СЛОВНО О СЕГОДНЯШНЕМ ВРЕМЕНИ! Помпадурские утеснения, или Кому не нравится и чему учит М.Е. Салтыков-Щедрин. К 190-летию со дня рождения М.Е. Салтыкова-Щедрина. Фразы на все времена: Россыпь афористических фраз из щедринских сокровищ

Всякому безобразию свое приличие.

______

Громадная сила – упорство тупоумия.

______

Мужик везде есть, стоит только поискать его.

______

У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте.

______

Человек без ума в скором времени делается игралищем страстей.

______

Литература изъята из законов трения. Она одна не признает смерти.

______

Талант сам по себе бесценен и приобретает окраску только в применении.

______

Многие склонны путать понятия: «Отечество» и «Ваше превосходительство».

______

В болтливости скрывается ложь, а ложь, как известно, есть мать всех пороков.

______

Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления.

______

При открытом обсуждении не только ошибки, но самые нелепости легко устраняются.

______

Не к тому будь готов, чтобы исполнить то или другое, а к тому, чтобы претерпеть.

______

Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.

______

Система очень проста: никогда ничего прямо не дозволять и никогда ничего прямо не запрещать.

______

Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства.

______

Нет задачи более достойной истинного либерала, как с доверием ожидать дальнейших разъяснений.

______

Благонадежность – это клеймо, для приобретения которого необходимо сделать какую-нибудь пакость.

______

Есть легионы сорванцов, у которых на языке «государство», а в мыслях – пирог с казенной начинкою.

Самые плохие законы — в России, но этот недостаток компенсируется тем, что их никто не выполняет.

______

Если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении, и так до смерти столбом и простоит.

______

Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду.

______

Человек так уж устроен, что и на счастье-то как будто неохотно и недоверчиво смотрит, так что и счастье ему надо навязывать.

Везде литература ценится не на основании гнуснейших ее образцов, а на основании тех ее деятелей, которые воистину ведут общество вперед.

______

Воспитывайте в себе иде­алы будущего; ибо это своего рода солнечные лучи, без оживотворяющего действия которых земной шар обратился бы в камень.

______

Для того, чтобы усмирять убогих людей, необходимо иметь гораздо больший запас храбрости, нежели для того, чтобы палить в людей, не имеющих изъянов.

______

Стыд есть драгоценнейшая способность человека ставить свои поступки в соответствие с требованиями той высшей совести, которая завещана историей человечества. 

______

Нет опаснее человека, которому чуждо человеческое, который равнодушен к судьбам родной страны, к судьбам ближнего, ко всему, кроме судеб пущенного им в оборот алтына.

______

На свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего.

______

Старинная мудрость завещала такое множество афоризмов, что из них камень по камню сложилась целая несокрушимая стена.

 

Среди язвительных понятий, введенных в литературный обиход Михаилом Евграфовичем Салтыковым-Щедриным, слова «помпадур», «помпадуры», «помпадурcтво» относятся к наиболее провидческим и точно разящим. В политике и в быту они употребляются реже, очевидно, из-за обидного корня «дур». В силу ограничения информации телевизионной пропагандой не все же нынче знают, что слова эти образованы от имени маркизы де Помпадур, любовницы французского короля Людовика ХV, отличавшегося непомерным своеволием, а проще говоря – самодурством. Иным слышится тут и поименование «дурак». А дурак он и есть дурак, на какую должность его ни поставь. 

С точки зрения современного человека, занятого исключительно устройством личного благополучия, жизнь Михаила Евграфовича, наверное, покажется странной. Сын небедного помещика, столбового дворянина и богатой купеческой дочери, он родился 27 (15) января 1826 года в отцовском имении Спас-Угол Тверской губернии, получил блестящее образование в Московском дворянском институте и в Царскосельском лицее (1836–1844), и при талантах своих мог бы добиться высоких чинов и соответствующих привилегий, параллельно эксплуатируя родовые земельные угодья с крестьянами там проживающими. Так нет, стал писать и печатать стихи, а вскоре перешел на прозу – да к тому ж сатирическую, но построенную на вполне реальной российской действительности, причем изображаемую настолько глубоко и всеобъемлюще, что его наблюдения и высказывания не перестают быть актуальными в самые разные времена, а уж в наше-то, где капитализм перемешался с феодализмом, и подавно. Недаром нынешние представители, как говорил он, «дирижирующего класса» (здесь и далее в кавычках цитаты из произведений М.Е. Салтыкова-Щедрина) стараются вытеснить из современного лексикона слова, осмеивающие их, да и само имя писателя. То издание его книг остановят, то объявят скучным и устаревшим, то из учебных программ выкинут, оставив в школе, например, лишь... одну сказку. Но, будто испугавшись такой «благоглупости», добавили: по выбору.

Наиболее известные – «Премудрый пескарь», «Самоотверженный заяц», «Бедный волк», «Медведь на воеводстве» , «Орел-меценат», «Карась-идеалист», «Баран-непомнящий», «Ворон-челобитчик» написаны в 1883–1889 годах, более же ранняя «Пропала совесть» – в 1869-м. Читаем: «Совесть пропала вдруг... почти мгновенно! Еще вчера эта надоедливая приживалка так и мелькала перед глазами, так и чудилась возбужденному воображению, и вдруг... ничего! Исчезли досадные призраки, а вместе с ними улеглась и та нравственная смута, которую приводила за собой обличительница – совесть. Оставалось только смотреть на божий мир и радоваться; мудрые мира поняли, что они, наконец, освободились от последнего ига, которое затрудняло их движения, и, разумеется, поспешили воспользоваться плодами этой свободы. Люди остервенились; пошли грабежи и разбои, началось вообще разорение».

Бессовестное горбачевское «помпадурство», наряду со «злодействами крупными», привело и к тем, что «именуются срамными», к коих числу относится изъятие из наименований улиц фамилий великих русских людей. Вот и ленинградская улица Салтыкова-Щедрина в 1988 году стала обратно петербургской Кирочной, хоть никаких заслуживающих к тому поводов не было. «Относительно подлости» этой следует сказать следующее: ежели возвращать старое название улицы, то именовать ее надо 5-й линией, как было в ХVIII веке. Кирочной назвали ее в 1826 году по лютеранской церкви – «кирке», в чьем давно перестроенном здании расположился кинотеатр «Спартак», не раз горевший по невыясненным причинам. Сейчас опять кирху восстанавливают, поскольку иных «помпадуров» нет-нет и тянет в неправославную сторону, хоть и бьют они официальные поклоны, где предписано свыше. 

А Михаил Евграфович в этих местах – на Литейном, дом №60 – жил и писал тридцать лет, работал в журналах «Современник» и «Отечественные записки». По Литейному проспекту, по выходящим к нему улицам гулял, находя сюжеты, образы, детали ставших классическими произведений «Господа Головлевы», «Современная идиллия», «Убежище Монрепо», «Мелочи жизни», «Сказки», «За рубежом», «Пошехонская старина». В их неизбывной актуальности легко убедиться было и потому, что в угоду строительным помпадурам стали уничтожать и памятники архитектуры, например комплекс зданий Преображенского полка; спросите у прораба: «Зачем ломаете?», и вы получите щедринский ответ: «Не могим знать, начальство приказывает». Воистину «камни невежества» соседствуют с «гангреной лицемерия» и «пустодушием», ибо сносом-то занимается компания не какая-то, а «Возрождение Санкт-Петербурга», дабы соорудить здесь некий «Парадный квартал» для так называемой бизнес-элиты. 

Лица эти словно бы впрыгнули в теперешний «чумазый» – то бишь грязный, темный, неопрятный – капитализм из общества, пусть не столь совершенного, но все ж равноправия, и занялись финансовыми и моральными «утеснениями» народа. Подобных дельцов сатирик относил к «негодяям», подчеркивая: «Негодяй – властитель дум современности. Породила его современная нравственная и умственная муть, воспитало, укрепило и окрылило современное шкурное малодушие». В советские годы аналогичные «негодяи» сидели по темным норам, торговым точкам, бюрократическим насестам, охранительным закоулкам, хитроумно множа на труде простых людей преступный, а ныне почти официально неоскудевающий общак, откровенно совмещая его с государственным бюджетом, готовя кадры для личного обогащения по семейно-клановому методу, выразительно описанному Салтыковым-Щедриным: 

«Самуил Давыдович Бржоцкий сидел за обеденным столом, окруженный всем своим семейством. Подле него помещался десятилетний сын Рувим Самуилович и совершал в уме банковские операции.

– А сто, папаса, если я этот золотой, который ты мне подарил, буду отдавать в рост по двадцать процентов в месяц, сколько у меня к концу года денег будет? – спрашивал он.

– А какой процент: простой или слозный? – спросил в свою очередь Самуил Давыдыч.

– Разумеется, папаса, слозный.

– Если слозный и с усецением дробей, то будет сорок пять рублей и семьдесят девять копеек.

– Так я, папаса, отдам!

– Отдай, мой друг, только надо благонадезный залог брать!»

 

 

«Утеснения» относительно писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина начались уже в начале творческого пути. Повести «Противоречия» (1847) и «Запутанное дело» (1848) вызвали недовольство властей. Он был даже арестован и выслан в Вятку с зачислением в губернское управление. Почти восемь лет провел Михаил Евграфович на этой ссыльной, хотя и весьма заметной работе, кропотливо и нелицеприятно борясь со взяточничеством, казнокрадством, бюрократизмом и прочими «чиновными удовольствиями». Сослуживцы сулили стать крупным государственным деятелем ему, поуйми он свой открытый, не терпящий лжи характер. Но он же с юных лет задумывался о необходимости утверждения в людских отношениях добра, разума, равноправия. Любовь к простому русскому народу он впитал с «молоком крепостной кормилицы» и заботами «крепостных мамок», которых хотелось видеть не подневольными, а свободными, как и все Отечество, ощущаемое и осознаваемое самым нужным, самым важным в жизни любого человека:

«Ах, это отечество! По-настоящему-то ведь это нестерпимейшая сердечная боль, неперестающая, гложущая, гнетущая, в конец изводящая человека – вот какое значение имеет это слово!.. Отечество есть тот таинственный, но живой организм, очертания которого ты не можешь отчетливо для себя определить, но которого прикосновение к себе ты непрерывно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом неразрывною пуповиной. Он, этот таинственный организм, был свидетелем и источником первых впечатлений твоего бытия, он наделил тебя способностью мыслить и чувствовать, он создал твои привычки, дал тебе язык, верования, литературу, он обогрел и приютил тебя, словом сказать, сделал из тебя существо, способное жить. И всего этого он достиг без малейшего насилия, одним теплым и бесконечно любовным к тебе прикосновением. Он сделал даже больше того: неусыпно обнимая тебя своею любовью, он и в тебе зажег священную искру любви, так что и тебе нигде не живется такою полною, горячею жизнью, как под сенью твоего отечества». 

Возвратившись из ссылки, Салтыков пишет «Губернские очерки» (1856–1857), сделавшие его не просто известным, а знаменитым в различных кругах читающей публики России. Многие темы щедринской сатиры пока намечены, высказаны языком описательным, весьма пластичным, не обостряемым гневными выводами. Обусловлено это не только с еще несформировавшейся обличительно-философской его стилистикой, но с искренними мечтаниями о возможности обретения народом русским свободы «сверху» и при участии «культурных людей». 

«Как легко жилось в это время, – читаем мы в очерке «Скука». – Какая глубокая вера в будущее, какое единодушие надежд и мысли оживляло всех нас!» И подпись под этим произведением свидетельствовала о законопослушенности автора: «надворный советник Щедрин», что было значимо гражданскому чину 7-го класса, низшему в тогдашней табели о рангах. И все же содержание очерков оказалось небезобидным для властвующих персон, поскольку их внутренней ущербности, духовной ограниченности, неуважения к рядовым людям противопоставлял он «народную правду», основанную на вере в высокие нравственные ценности русского народа.

 

 

Но именно с «Губернских очерков» началось становление сатирика Салтыкова-Щедрина, новаторски преобразующего для своих гражданских и литературных намерений традиционные жанры. Фигуры самовлюбленных туповатых чиновников, вершащих судьбы людей и берущих взятки у богатеев, нарисованы с иронией, не переходящей, впрочем, пределы реалистической узнаваемости. Особое место здесь отведено и «либералам», чья безответственная болтовня опасна не менее, нежели бюрократическое угнетение, сглаживающая социальные конфликты, вводящая народ в заблуждение бесстыдной своей демагогией. И поныне не перевелись они, восклицая чуть ли по-щедрински: «в нас кипит... непочатый ключ жизни, в нас новое слово зреет» или «я ежегодно жертвую десять целковых на покупку учебных пособий для уездного училища». А Греф из Сбербанка даже заявил недавно, дескать, советская школа давала слишком много знаний учащемуся, и что это вредно. Но знаний много не бывает, г-н Греф. Даже таких, что, по сообщению агентства «Руспрес», вы являетесь во властных структурах гомосексуалистом №1, без уточнения, правда, процесса достижения этого места. А вот страха за воровские манипуляции в вас много. 

Казалось бы, чего бояться, когда крепостнические отношения, обличаемые сатириком, давно отменены, секут не кнутом на конюшне, а всего-то повышением платы за жилье и продукты, сказки о всеобщем росте благосостояния рассказывают не на завалинке, а по телевизору. Но кучка лиц, захвативших народные богатства и руководящие кресла, не напоминают ли прежних «кровопивцев»? А труд миллионов людей с мизерно выделяемыми зарплатами и пенсиями, что это, как не барщина? А девушки, идущие из бедности и глупости в публичные дома, – не рабыни, сутенеры – не рабовладельцы? А собираемые рэкетирами разных служб и рангов деньги – не сродни оброку? А бригады беспаспортных строителей из сопредельных стран, возводящие фешенебельные особняки для богатеев-жуликов, не напоминают крепостных? Разве не современно звучат слова Салтыкова-Щедрина: «Хотя крепостное право в своих прежних, осязательных формах, не существует с 19 февраля 1861 года, тем не менее оно до сих пор остается единственным живым местом в нашем организме. Оно живет в нашем темпераменте, в нашем образе мыслей, в наших обычаях, в наших поступках». Не точно ли им подмечено: «Из этого живописного источника доселе непрерывно сочатся всякие нравственные и умственные оглушения, заражающие наш воздух и растлевающие наши сердца трепетом и робостью»? 

Эту «робость», этот «трепет» писатель осуждает с «нестерпимой сердечной болью», лицемерно не замечаемой недругами, которые обвиняли его в «глумлении над народом», взывали к «великодушию, доброте и состраданию». Такие упреки он считал «глумлением, горшим всех глумлений», указывая на причины людской инертности – бесправие и нищету, мешающие объективно оценивать действительность. 

В сатирическом романе «История одного города» (1869–1870) население названо «глуповцами», происходящими от «головотяпов», кто «имели привычку тяпать головами обо все, что бы ни встретилось на пути». В романе, где современная политика и аллегорически преображенная история переплетены теснейше, дана типизированная «опись» градоначальникам, как и теперь, именуемых губернаторами, «от российского правительства поставленным», и «прославившим» собственное правление разнообразными «мероприятиями», проявив личную «твердость и начальственные дерзновения». 

Привезенный из Италии «за искусную стряпню макарон» Клементий и на губернаторском посту продолжал заниматься любимым делом и «многих усиленно к тому принуждал». Бывший парикмахер Ферапонтов «делал походы против недоимщиков» и при сем «никому без себя сечь не доверял». Сменивший его Великанов «обложил в свою пользу жителей данью», утопив «в реке экономии директора». Отличаясь «безумной отвагой», Урус-Кугуш Кильдтбаев «брал однажды приступом город Глупов». Беглый грек Ламврокакис торговал на базаре и «был сторонником классического образования». Высокорослый Баклан был «переломлен пополам во время бури». Пфейфер, «ничего не совершив», смещен «за невежество». «Назначенный впопыхах» Брудастый, прозванный «органчиком», имел в голове устройство, изрыгавшее крики «Раззорю!» и «Не потерплю!» Вымостивший две улицы Двоекуров, в отличие от предшественников, нежданно-негаданно «покровительствовал наукам и ходатайствовал о заведении в Глупове академии». Легкомысленный Маркиз де-Санглот «любил петь непристойные песни и летал по воздуху в городском саду». 

Поскольку родившегося в позапрошлом веке писателя все ж нельзя заподозрить в прямых намеках на день сегодняшний, смело продолжим хотя бы для любознательных школьников, не доросших пока до посещения форумов с руководящим участием г-на Грефа. «Бывый» денщик Фердыщенко «при не весьма обширном уме, был косноязычен». Добившийся градоначальничества «самого продолжительного и самого блестящего», Бородавкин «спалил тридцать три деревни, и с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиной». Работавший прежде истопником Негодяев «размостил вымощенные предшественниками его улицы, из добытого камня настроил монументов». «Потомок сладострастной княгини Тамары» Микаладзе «был столь охоч до женского пола, что увеличил глуповское население почти вдвое» и умер «от истощения сил». Склонный к законодательству Беневоленский сочинил городской «устав» со следующим пунктом: «Просвещение внедрять, по возможности избегая кровопролития». У майора Прыща оказалась голова «фаршированной», а «план» правления «заключался в одном: «отдохнуть-с!» Маленький ростом Иванов «не вмещал пространных законов». Выходец из Франции Дю-Шарио «любил рядиться в женское платье и лакомиться лягушками». Чувствительный Грустилов «не мог без слез видеть, как токуют тетерева». «Прохвост» Угрюм-Бурчеев разрушил город и построил другой на новом месте», а Перехват-Залихватский «въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки». Есть о чем задуматься...

 

 

К жанру сказки Щедрин обратился тогда же, когда и начал «Историю одного города». В 1869 году в «Отечественных записках» он публикует «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил»: очутившиеся «по щучьему велению, по моему хотению «на острове необитаемом, представители правящей элиты едва не гибнут от голода, не окажись рядом сообразительного и умелого русского мужика. К тому же году относятся «Пропала совесть» и «Дикий помещик», а позже последует цикл «Сказки», одну из которых дозволил и школьникам читать Д. Ливанов, министр ведомства, каковое Михаил Евграфович называл «департаментом государственных умопомрачений». В наиболее обстоятельно выписанной сказке «Медведь на воеводстве» показан административный произвол в якобы лесу с «миллионами голосов, из которых одни представляли агонизирующий вопль, другие – победный рык». Если Топтыгин 1-й, «внутренних супостатов усмирить» пытаясь, всем на смех чижика съел», а Топтыгин 2-й доказал, что «блестящие злодейства могут иметь последствия не менее плачевные, как и злодейства срамные», то при Топтыгине 3-м никаких «злодейств, кроме «натуральных», не производилось», и его сначала «произвели в подполковники, потом в полковники и наконец... постигла его участь всех пушных зверей». 

Способы убережения от хищничества правителей Салтыков-Щедрин усматривает разнообразные. Кто, на манер «премудрого пескаря» из одноименной сказки, укрывается в собственной норе и дрожит от страха; кто, как заяц со своей «самоотверженной трусостью», заискивает перед силой; кто, как «вяленая вобла», тщетно оправдывает любое исходящее сверху самоуправство расхожими присловьями «тише едешь, дальше будешь», «выше лба уши не растут», «ты никого не тронешь, и тебя никто не тронет»; кто, как персонаж сказки «Ворон-челобитчик», пытается отыскать помощь в начальственных кругах; кто, как «карась-идеалист», наивно верует в «бескровное преуспеяние», но и того съедает щука; кто, как «бараны непомнящие», в страхе и покорности «ничего не помнит и ничего не сознает». 

Сам же автор на стороне тех, кому ненавистен несправедливый режим, – на стороне «замученных жизнью и нищетою, людей с истерзанными сердцами и поникшими головами», о чем говорится в «Христовой ночи», и не приемлющих подлости, как Иванушка из сказки «Дурак», который совсем «не дурак, а только подлых мыслей у него нет – от этого он и к жизни приспособиться не может». Претит писателю и когда Добродетели и Пороки «охотно помирились на Лицемерии» и «было единогласно признано, что всякий повод для существования Добродетелей и Пороков, как отдельных и враждебных друг другу групп, устранен навсегда». Высмеивает он и прокурора с двумя оками: «одно – дреманное, а другое – недреманное», причем с такими свойствами, что «дреманным оком он ровно ничего не видел, а недреманным видел «пустяки», из-за чего лиходеи, воры, проходимцы, предатели, изменники стали не видны, а начальству было доложено: выполнил!»

Наблюдая социальные и человеческие пороки, Михаил Евграфович боролся с ними и своим сатирическим пером, и своим служебным, житейским поведением. Один из подчиненных ему – как вице-губернатору Рязани – чиновник вспоминал: «Строгий в службе, он был в высшей степени правдив и человечен. Требуя от других работы, даже непосильной, он сам изумлял всех своим трудолюбием. В заседаниях и дома, во всякую пору, хотя бы ночью, он постоянно был за работой. Он ежедневно имел дело с каждым чиновником и всех знал... Серьезный до суровости с равными, был очень мягок и деликатен с низшими... Вся энергия его обращена была на искоренение взяточничества, дошедшего до того, что оно считалось как бы делом нормальным, законным... Относительно взяток в короткое время губерния стала иной, не похожей на себя. Даже старые взяточники, продолжавшие службу, уже не брали». 

А вот какую сцену из жизни управляющего Казенной палаты в Туле М.Е. Салтыкова-Щедрина нарисовал другой мемуарист. Резко критикуя тамошнего губернатора Михаила Романовича Шидловского за полицейско-администраторские методы работы, он однажды не выдержал и написал на него гневное письмо в Петербург: «Когда оно было запечатано, он расписывается в получении пакета по разносной книге, сам несет его на почту, держа перед собою как бы напоказ всем. На полдороге встречается с ним знакомая барыня и с удивлением спрашивает:

– Куда это вы, Михаил Евграфович?

– Иду Мишку травить.

– Какого Мишку?

– А вон (указывая на квартиру губернатора, помещавшуюся на втором этаже), что залез в высокую берлогу.

– А! Верно, жалобу на губернатора хотите отправить? Что ж вы сами-то несете пакет?

– Покойнее будет на душе, когда сам в подлеца камень бросишь».

 

 

Вице-губернаторская служба в Рязани и потом в Твери, управление Казенными палатами в Пензе, Туле, Рязани и отвлекала Михаила Евграфовича от литературной работы, но и давала множество фактов и свидетельств из повседневной действительности, получаемых, что называется, из первых рук. Зато войдя в редакцию журнала «Современник» в 1863 году, он за пару лет печатает одну за другой яркие художественно-публицистические вещи, отмеченные глубоким и тонким знанием жизни как служебных верхов, так и простых людей. В 1868 году он оставляет официальную службу совсем и становится соредактором и пайщиком «Отечественных записок», начав с публикации иронических циклов «Призраки времени» и «Письма из провинции», переросших затем в гениальную сатирическую прозу – «Помпадуры и помпадурши», «История одного города», «Господа ташкентцы», «Благонамеренные речи», «Господа Головлевы», «Письма к тетеньке».

В 1878 году М.Е. Салтыков-Щедрин сменяет на посту редактора «Отечественных записок» скончавшегося Николая Алексеевича Некрасова, принимая на себя всю тяжесть борьбы с правительственной цензурой, стремившейся «приструнить» журнал, а то и закрыть. Ей это удается, но лишь в 1884 году, поскольку щедринский «эзоповский язык» никак не давал достаточных поводов. Об этом хорошо видно из сценки разговора «правды» с «торжествующей свиньей» в повествовании «За рубежом». В журнале было опубликовано и «Убежище Монрепо», «Современная идиллия», некоторые сказки, где смело изобличаются основы порочной государственной системы, когда разлагается душа человека, цепенеет ум его, коверкается нравственность, а расцветает ложь, двурушничество, воровство, бессовестность, принцип «Чего изволите?», чему способствуют и иные «литературные клоповники».

О столь поразительной целостности натуры писателя, журналиста, гражданина М.Е. Салтыкова-Щедрина хорошо сказал В.Г. Короленко: «Был он писатель в большей мере, чем все другие писатели. У всех, кроме писательства, есть еще личная жизнь, и, более или менее, мы о ней знаем. О жизни Щедрина за последние годы мы знаем лишь то, что он писал. Да едва ли и было, что узнавать: он жил в «Отечественных записках». И это верно. В историю журналистики он вписал ярчайшие страницы и как публицист, и как редактор, и как организатор борьбы за свободу, справедливость, лучшее будущее России». 

Приглашая Михаила Евграфовича принять участие в издательстве «Посредник» для простых людей, Л.Н. Толстой говорил: «У Вас есть все, что нужно, – сжатый, сильный, настоящий язык, характерность, оставшаяся у Вас одних, не юмор, а то, что производит веселый смех, и по содержанию – любовь и потому знание истинных интересов жизни народа». «Радетелем о русской земле» называл его Г.И. Успенский, «настоящим художником», «большим художником» – Ф.М. Достоевский, «пророком» – А.Н. Островский. И.А. Бунин говорил, что «в Салтыкове таилась необычайная мощь духа, такая мощь, какой не проявлял доселе ни один из самых великих писателей России», А.П. Чехов – что «открыто презирать умел один только Салтыков», А.М. Горький – что «он... был честен, суров и никогда не замалчивал правды, как бы она ни была прискорбна».

Велико было и влияние Салтыкова-Щедрина на молодежь, на последующие поколения писателей и читателей. По значению в мировой литературе он стоит рядом с Аристофаном, Ювеналом, Рабле, Сервантесом, Свифтом, а то и превосходит их. Он оказал заметное художническое воздействие на многих русских и советских писателей – А.П. Чехова, А.Т. Аверченко, В.В. Маяковского, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, А.П. Платонова, С.В. Михалкова, А.А. Зиновьева, Э.В. Лимонова. Нарком просвещения в первом советском правительстве во главе с В.И. Лениным А.В. Луначарский подчеркивал: «Сатира Щедрина... она звенит, как натянутая струна, она готова оборваться. Он надрывает вам сердце». В стихотворении «Мрачное о юмористах» Владимир Маяковский, призывая советских писателей к нелицеприятной смелости, восклицал: «Мало, што ли, помпадуров, Мало – городов Глуповых?»

Хорошо бы и сейчас – да повсеместно! – относиться к разного рода и ранга «глуповцам», как это делал великий писатель. Особо нетерпим был он и к демагогам, чьи приемы по представлению черного белым и наоборот остаются неизменными по сей день. Демагогам, писал он, «не полагается даже никакой профессиональной подготовки», а «свобода от наук не только не мешает, но служит рекомендацией», сообщая «букет свежести». Тот «свежий» деятель, «развязный малый», «постоянно готовый и постоянно вожделеющий», больше всего любит «орудовать», «подтягивать» в любом деле, где находит удовлетворение личных меркантильных «вожделений», нимало не стесняясь своего невежества и неподготовленности: «Человек, видевший в шкафу свод законов, считает себя юристом; человек, изучивший форму кредитных билетов, называет себя финансистом». Разве станет какой-либо похожий деятель одергивать другого, поступающего «применительно к подлости», если сам не прочь «смазурничать» и «спридворничать»? Анализируя демагогию этих «государственных младенцев», которые и «при конце профессионального поприща пребудут столь же свободны от наук, как и при начале оного», Щедрин прозорливо замечал: 

«Горе, думается мне, тому граду, в котором и улица и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство!

Горе той веси, в которой публицисты безнужно и настоятельно вопиют, что семейство – святыня! наверное, над этой весью невдолге разразится колоссальнейшее прелюбодейство!

Горе той стране, в которой шайка шалопаев во все трубы трубит: государство, mon cher – c’est sacrrrre! (дорогой мой – это свящщщщенно!), наверное, в этой стране государство в скором времени превратится в расхожий пирог!» 

Именно те, кому не нравятся такие вот слова, упрекали Щедрина в пессимизме, в насмешках над народом и страной. Упреки эти либо глупость, либо ложь. Просто он констатировал известное, но в своей писательской манере: «Вероятно, Россия есть такая страна, которая лишь по наружности пользуется тишиною, но на самом деле наполнена горючими веществами. Иначе какая же была надобность в целой корпорации людей, которых специальное назначение заключается в принятии прекратительных мер без всяких к тому поводов?» И приводил пример, что «с любопытством наблюдал однажды, как один чрезвычайно вышитый помпадур усмирял другого менее вышитого за то, что сей последний не поздравил первого с праздником». Он ведь любил Родину «до боли сердечной», о чем напоминают лирические отступления, блестками рассыпанные в его сатирах. Вспомним: «Ты слово скажешь, – и в отечестве тебя понимают; ежели это слово умное – возвеличат и воздвигнут монумент; ежели оно глупое – забранят и простят... Только в отечестве тебе до всего дело, даже в таком отечестве, где на каждом шагу тебе говорят: не суйся! не лезь вперед! не твое дело! Пусть говорят! Ты все-таки всем существом своим сознаешь, что дела у тебя по горло и что, если б ты даже желал последовать совету о несовании носа, никак это невозможно выполнить, потому что дело само так и подступает к твоему носу. Словом сказать, только тут, только охваченный волнами родного воздуха, ты чувствуешь себя способным к жизни существом, хозяином «своего дела», человеком, которого понимают и который в то же время сам понимает».

 

 

Нет, Салтыков-Щедрин не был пессимистом. Ему было смешно и горько, когда люди, едва прослышав о назначении нового правителя, уже восхищаются им, называют «нашим», «умницей», «красавчиком». Он гневно выступал против чиновной вседозволенности, чванства, злоупотребления службой, говоря: «Отечеству надлежит служить, а не жрать его».

Писатель утверждал: «Хорошо встретиться в жизни с добрым человеком: во-первых, он всегда много видел, мыслил и испытал, а следовательно, и рассказать и объяснить многое может; во-вторых, самая близость доброй души человеческой просветляет и успокаивает все, что бы ни прикоснулось к ней».

Он знал: «Жизнь, лишенная энтузиазма, жизнь, не допускающая ни увлечений, ни преувеличений, есть именно та постылая жизнь, которая способна только мерить и сводить итоги прошлого, но совершенно бессильна в смысле творческом».

Он призывал: «Нам необходимы подвиги, нам нужен почин. Очень часто мы безрассудствуем, мечемся из одной крайности в другую, очень часто даже погибаем; но во всех этих безрассудствах и колебаниях одно остается небезрассудным и неизменным – жажда подвига. В этой жажде трепещет живое человеческое сердце, скрывается пытливый и никогда не успокаивающийся человеческий разум. Не смирять и охлаждать следует эту благодатную жажду, а развивать и воспитывать».

Он напоминал: «Да не может быть, чтобы весь воздух до такой степени заражен гнилыми миазмами, чтоб не было никаких средств очистить его (воздух) от них. Прочь их, эти испарения, которые заражают даже самого здорового человека!»

Он понимал: «Литература есть нечто такое, что, проходя через века и тысячелетия, заносит на скрижали свои и великие деяния, и безобразия, и подвиги самоотверженности, и гнусные подстрекательства трусости и легкомыслия. И все, однажды занесенное ею, не пропадает, но передается от потомков к потомкам, вызывая благословения на головы одних и глумления на головы других».

Он верил: «Много есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине».

Он говорил: «Будет и на нашей улице праздник!» 

Будем же стремиться к лучшему и мы, читатели Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. 

Великого писателя русского.

Гениального сатирика.

Будем читать и перечитывать его вечно злободневные произведения.

И не верьте, что его трудно читать. 

Умное чтение легким не бывает.