Сила силе доказала... Разгром Квантунской армии. Рассказывает Афанасий Павлантьевич Белобородов, который в период войны против империалистической Японии в августе 1945 года командовал 1-й Краснознамённой армией

1) Заранее подготовленная оборона противника прорвана на всю ее глубину, вплоть до третьего рубежа на реке Муданьцзян. 

2) 5-я японская армия разгромлена. Она лишилась значительной, если не большей, части своих тыловых складов и баз с запасами всех видов военного снабжения. 

3) Пополнить такие потери в короткий срок противнику трудно. Ввод его свежих оперативных резервов в нашей полосе сомнителен, так как взломан не только противостоящий нам 1-й (Восточно-Маньчжурский) японский фронт, но и другие фронты Квантунской армии – Западно-Маньчжурский и Корейский, а также оборона 4-й отдельной (Северо-Маньчжурской) армии. Советские войска 1-го и 2-го Дальневосточных и Забайкальского фронтов, наступая по сходящимся направлениям, навстречу друг другу, рассекли Квантунскую армию на изолированные группировки, а правое крыло Забайкальского фронта глубоким клином вторглось и в Южную Маньчжурию. Полное окружение и окончательный разгром главных сил противника в Маньчжурии можно считать делом ближайших дней. 

4) 1-я Краснознаменная армия сохранила полную боеспособность, но для продолжения наступательных действий в хорошем темпе необходима короткая пауза – хотя бы сутки. 

Это решение было принято не без колебания. И правила военного искусства, и личный опыт требовали преследовать разгромленного противника, не давая ему и часа передышки. Однако тот же опыт говорил, что общее это положение надо прежде всего соотнести с конкретной боевой обстановкой. Стремление немедленно добить отступающего врага иногда вступает в противоречие с возможностями и состоянием своих войск. Если их боевые порядки растянулись, тылы отстали, боеприпасы и горючее израсходованы, вооружение и техника нуждаются в ремонте, если, наконец, старший начальник не даст своевременный отдых людям, утомленным предшествующими боями, – такие войска, как правило, резко снижают темпы наступления, противник может замедлить их продвижение ограниченными силами. И наоборот, даже короткий отдых с перегруппировкой и прочими необходимыми мероприятиями компенсирует паузу высокими темпами в дальнейшем. 

Штаб армии рассчитал, что для приведения в порядок частей 26-го корпуса и сосредоточения к Муданьцзяну 59-го корпуса потребуется около суток. Расчет оказался правильным. Люди отдохнули, танковые бригады восполнили потери в технике за счет отремонтированных танков, 59-й корпус был на подходе и в общем боевом порядке армии становился уже вторым ее эшелоном. 

Для захвата Харбина мы создали сильную армейскую подвижную группу в составе 77-й и 257-й танковых бригад (64 танка), двух самоходно-артиллерийских дивизионов (около 20 машин), 60-й истребительно-противотанковой бригады, 52-й минометной бригады, семи стрелковых батальонов из разных полков 22-й и 300-й дивизий, а также других частей. Возглавил группу командующий бронетанковыми и механизированными войсками армии полковник А.П. Иванович, а спустя сутки командование ею принял генерал А.М. Максимов. Задача группы – овладеть станцией Ханьдаохэцзы, выйти на Центральную Маньчжурскую равнину и продолжить наступление на Харбин – до встречи с передовыми частями Забайкальского фронта. 

 

 

К вечеру 13 августа армия возобновила наступление и на исходе дня, продвигаясь на запад вдоль Китайско-Восточной железной дороги, овладела городом Хайлиньчжень. Oт него, из долины реки Хайлинхэ, дорога вела в горы, к перевалам хребта Чжаньгуанцайлин... 

Разгром под Муданьцзяном надломил войска 5-й японской армии не только физически, то есть громадными потерями в людях, технике, вооружении, но и морально. На пути к Ханьдаохэцзы, в узостях Чжаньгуанцайлинского хребта, нам пытались оказывать сопротивление лишь отдельные группы и части, в том числе 1-я моторизованная бригада смертников. Но с ними справлялись авангарды 22-й стрелковой дивизии. Замедляли темп наступления плохая горная дорога, полностью разрушенные дорожные сооружения да скученность войск армии, продвигавшихся к перевалам одной колонной – пехота и артиллерия вперемежку с танками. 

18 августа, когда передовые части армии вышли в район станции Ханьдаохэцзы, нас известили о капитуляции Квантунской армии, а вскоре началась массовая сдача в плен полков и дивизий 5-й японской армии. События, предшествовавшие этому факту, достаточно полно описаны в нашей литературе. Отмечу только, что тогда, на фронте, нам не совсем ясна была длительная пауза между заявлениями японского императорского правительства о том, что оно принимает условия капитуляции, и практическим ее осуществлением. Ведь Квантунская армия у нас на глазах теряла остатки боеспособности, и продлись боевые действия еще несколько дней, некому было бы и капитулировать – остались бы только штабы да тыловые части. 

 

 

Дипломатические маневры японского правительства, попытки выиграть время были связаны, по-видимому, и с иллюзорной надеждой на Квантунскую армию, на то, что ее войскам удастся хотя бы временно восстановить развалившийся фронт. В связи с этим напомню один документ, который характеризует создавшуюся обстановку и показывает, как реагировало на нее наше командование: 

«От Генерального штаба Красной Армии 

Главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке маршал Василевский 17 августа передал командующему войсками японской Квантунской армии следующую радиограмму: 

«Штаб японской Квантунской армии обратился по радио к штабу советских войск на Дальнем Востоке с предложением прекратить военные действия, причем ни слова не сказал о капитуляции японских вооруженных сил в Маньчжурии. 

В то же время японские войска перешли в наступление на ряде участков советско-японского фронта. 

Предлагаю командующему войсками Квантунской армии с 12 часов 20 августа прекратить всякие боевые действия против советских войск на всем фронте, сложить оружие и сдаться в плен. 

Указанный выше срок дается для того, чтобы штаб Квантунской армии мог довести приказ о прекращении сопротивления и сдаче в плен до всех своих войск. 

Как только японские войска начнут сдавать оружие, советские войска прекратят боевые действия. 

17 августа 1945 года 6.00 (по дальневосточному времени)».

Поскольку ни в этот день, ни в первой половине следующего дня командующий Квантунской армией генерал Ямада не дал ответа на эту радиограмму, командующий 1-м Дальневосточным фронтом 18 августа направил в Харбин на транспортных самолетах особоуполномоченного Военного совета фронта генерала Г.А. Шелахова в сопровождении группы десантников. Генерал Шелахов успешно выполнил свою нелегкую и опасную миссию. 120 десантников овладели харбинским аэродромом, и после переговоров с начальником штаба Квантунской армии генералом Хата и другими генералами, возглавлявшими японский 40-тысячный гарнизон, генерал Шелахов отправил их самолетом на командный пункт 1-го Дальневосточного фронта. 

Таким образом, сохраняя, как говорится, «хорошую мину при плохой игре» в смысле официальном, японский генералитет в то же время не очень-то сопротивлялся пленению, когда имел к этому возможности. Словесные ухищрения, попытки сгладить тяжелое поражение и обелить виновный в нем генералитет отчетливо прослеживаются и в документах Квантунской армии... 

Известно, что приказ, в котором войска не видят определенности и твердо поставленных задач, чаще всего оказывается малодейственным. Так случилось и с приказом №106, отданным еще 16 августа, в десять вечера. Неудивительно поэтому, что на следующий день, 17 августа, генералу Ямада пришлось повторить этот приказ в более коротких и точных формулировках. А между тем события на фронте шли своим чередом, японская армия продолжала быстро распадаться, ее дивизии и полки под натиском советских войск отходили в сопки, в тайгу, теряли связь со штабами и не могли получить приказ. Непосредственным результатом этой оттяжки, многоступенчатого – от токийских дворцов до армейских штабов – желания что-то выгадать в безнадежной ситуации, явилась гибель еще нескольких тысяч японских солдат на Маньчжурском театре военных действий. 

В полосе 1-й Краснознаменной армии японские парламентеры появились в шесть вечера 18 августа. Разведка подвижной группы генерала А.М. Максимова встретила две японские автомашины с укрепленными на них белыми флагами. Александр Михайлович доложил по радио, что направил парламентеров к нам в сопровождении охраны во главе с капитаном В.М. Ефименко. Прибыли они в Муданьцзян под утро, старшим среди парламентеров был начальник штаба 5-й японской армии генерал Кавагоэ Сигесада. Принял я его, объявил условия капитуляции, спрашиваю: 

– Все понятно? 

– Все, – ответил он, – кроме слова «капитуляция». Его нет в нашем военном лексиконе, его не поймет наша армия. 

– Поймет, – говорю. – Жизнь научит. 

Разговор уходил в сторону от существа дела, и я напомнил генералу Кавагоэ, зачем он сюда приехал. Он закивал головой и опять за свое. 

– Такого слова, – говорит, – нет и во всем японском языке. 

Посмотрел я на товарищей – на Ивана Михайловича Смоликова и Константина Петровича Казакова, – сидят они, улыбаются. Говорю Кавагоэ: 

– Господин генерал, насчет японского языка рассуждать мне трудно. А вот товарищи – они с вами с удовольствием потолкуют. А заодно объяснят вам письменное распоряжение, которое передадите со связным своему командующему. Сегодня же ваша армия должна полностью разоружиться и под конвоем, полковыми колоннами, отправиться на сборные пункты для пленных. Во избежание недоразумений каждой части иметь впереди знаменосца с большим белым флагом. 

На этом наш разговор закончился, мои товарищи выяснили у него необходимые подробности о дислокации частей и соединений 5-й японской армии, о ее боевом и численном составе. 

Вечером мы получили боевое донесение от командира 26-го корпуса генерала А.В. Скворцова. Он писал: 

«...Противник в течение 19.8.45 г. частями 5-й армии проводил массовую сдачу в плен и разоружение в районе Ханьдаохэцзы. Сдались в плен: штаб 5-й армии, 126-я и 135-я пехотные дивизии, часть 124-й пехотной дивизии и остатки разгромленной 125-й пехотной дивизии, а также остальные части и подразделения обслуживания 5-й армии. На 19.00 19 августа принято около 22 000 пленных, прием их продолжается. Захвачено 63 склада с боеприпасами, около 80 автомашин, четыре танка и большое количество другого вооружения»... 

 

 

 

В общем, с противником было покончено, и беспокоили нас в этот день уже другие проблемы. Штаб фронта требовал как можно скорее занять Харбин, обеспечить охрану многочисленных городских промышленных предприятий и других важных объектов, в том числе двух больших железнодорожных мостов на основной коммуникационной линии между севером и югом Маньчжурии. Но подвижная армейская группа генерала А.М. Максимова запаздывала. Грунтовая дорога вдоль КВЖД от станции Яблоня и до Харбина после дождей, после прохода по ней японских отступающих колонн пришла в непригодное состояние, мосты были разрушены. Начальник штаба группы генерал Юстерник, который шел с передовым отрядом, принял верное решение. Вечером 19 августа он доложил по радио: «Гружусь на поезд, в Харбине буду утром 20.8.45 г.». 

Рано утром танки Юстерника, выгрузившись на станции Старый Харбин, вступили в город. Это была существенная поддержка для особоуполномоченного Военного совета фронта генерала Шелахова, который уже более полутора суток с маленьким своим десантным отрядом обеспечивал охрану мостов, электростанций, аэродрома и некоторых других объектов. Японский гарнизон – две пехотные дивизии и другие части – оставался неразоруженным, многочисленные военные склады и громадные арсеналы не были взяты под контроль. 

26-й корпус генерала Скворцова продолжал форсированный марш к Харбину, в район временной своей дислокации, корпус генерала Ксенофонтова сосредоточивался в районе города Муданьцзян, станция Ханьдаохэцзы. Надо было обеспечить размещение войск, правильное снабжение, санитарную проверку и обработку новых мест дислокации. Кроме того, нам поручили устройство временных лагерей для военнопленных, обеспечение их питанием, медицинским обслуживанием и т. п. Словом, с окончанием военных действии работы не убавилось ни у начальника тыла армии генерала Ивана Васильевича Сидяка, ни у члена Военного совета генерала Федора Кондратьевича Прудникова, курировавшего тыловые органы. 

Командование 5-я японской армии – пять генералов и несколько старших офицеров штаба прибыли в Муданьцзян утром 20 августа, но срочные дела не позволили нам допросить их немедленно. Да и вид у них был утомленный – сказывалась долгая поездка по разбитым горным дорогам. Полковник Шиошвили вручил им список вопросов, чтобы они могли заранее подготовиться. Ответы командующего армией генерал-лейтенанта Норицунэ Симидзу, которые он дал в письменном виде, а также устные его показания сохранились в наших архивах. Это помогло мне восстановить в памяти ход допроса. Он начался в десять утра в здании японской военной миссии – весьма своеобразного учреждения, двуликого, как древний Янус. Официальный лик этой миссии – представлять Японию при «великом императоре Маньчжоу-го» Генри Пу И, а лик второй и главный – управлять этой марионеткой и его высшими чиновниками. Одновременно миссия и ее отделения, в том числе в Муданьцзяне, руководили всей агентурной разведкой и контрразведкой. В сером приземистом здании на главной улице города замышлялись и многочисленные карательные экспедиции, вроде той, которая уничтожила под Цэямусами 85 тысяч китайских крестьян вместе с их семьями. А исполнителями кровавых замыслов в Муданьцзянской провинции были войска генерала Н. Симидзу. Полагаю, и ему, и прочим генералам было от чего внутренне содрогнуться, когда конвой советских автоматчиков ввел их в военную миссию, где расположился штаб нашей армии. 

Пленные кланялись и подобострастно улыбались. Этот контраст между холодной, звериной жестокостью к побежденным и униженным заискиванием перед победителями вообще был характерен для высших кругов японской военщины. Даже во времена своего владычества в Маньчжурии, попав в руки китайских партизан, японский офицер не стеснялся доходить до раболепия. Ну а теперь они и вовсе потеряли лицо. Неприятная это картина. «Прошу сесть!» – сказал я. 

Норицунэ Симидзу был пожилой, маленький, полный, коротко стриженный человек. Несмотря на летний генеральский китель с боевым орденом, высокие желтые кавалерийские сапоги со шпорами, он не производил впечатления кадрового военного. Какая-то внутренняя вялость чувствовалась в его ответах. Возможно, это состояние являлось следствием поражения и капитуляции, но мне показалось, что оно для него естественное. Начальник штаба Кавагоэ, хотя и заметно волновался, был более собран и, как только Симидзу запинался, помогал ему точными ответами. 

 

 

На допросе присутствовало много военных корреспондентов: Евгений Кригер из газеты «Известия», Борис Слуцкий из «Красной звезды» и другие товарищи. Они просили задать пленным ряд вопросов, рассчитанных на широкий круг читателей. Мы это сделали, но начали с вопросов специальных: 

– Боевой и численный состав вашей армии? 

Симидзу и Кавагоэ ответили, что накануне войны 5-я японская армия состояла из трех пехотных дивизий – 124, 126, 135-й, двух пограничных отрядов, двух тяжелых артиллерийских полков, полка связи и других частей, общей численностью свыше 60 000 человек. После начала боевых действий в армию вошли 122-я пехотная дивизия и 1-я моторизованная бригада смертников из резерва фронта, а также 125-я и части 11-й и 128-й японских дивизий и 1-й маньчжурской пехотной дивизии, отброшенные в ее полосу ударами наших соседей – армий генералов Н.Д. Захватаева и Н.И. Крылова. По признанию пленных, управление войсками уже в первые дни осуществлялось с перебоями, а затем обстановка настолько усложнилась, что штаб армии не мог уже оперативно руководить ими. 

– Ваши потери? 

Симидзу не мог дать определенного ответа. Назвал цифру 40 тысяч и добавил: «Считая убитых, раненых и разбежавшихся». Потери крупные, а между тем в госпиталях 5-й армии оказалось сравнительно мало раненых. 

– Где же ваши раненые? 

Воцарилась пауза. Взоры всех присутствовавших на допросе обратились к генералу Сатоо – начальнику медицинской службы армии. 

– Не знаю, – ответил он. 

– А кто же знает? Вы не занимались ранеными? 

– Не занимались, – сказал он и тут же поправился: – Не могли заниматься. Если связь с частями потеряна, как эвакуируешь раненых? Они шли сами. Кто мог идти. А кто не мог, оставался. 

– Истекать кровью? Так? 

– Так, господин генерал. 

Этот ответ, это откровение начальника медслужбы 5-й японской армии в какой-то мере прояснили несоответствие между большим числом убитых и малым числом раненых в общих потерях противника. 

– Какую задачу поставили перед армией? – спросил я у Симидзу. 

– Оборонительную, – ответил он. – Армия прикрывала самое важное из всех маньчжурских операционных направлений – харбинское. Нам приказали задержать вас под Муданьцзяном. 

– Чем объяснить боевое построение армии: сильные фланги и слабый центр? Удар по нему, на Мулин, Муданьцзян, вывел нас как раз на харбинское направление. 

Вопрос был из тех, которые называют риторическими, то есть с ответом уже известным. Но интересно было услышать его из уст противника. Симидзу ответил: 

– Мы не предполагали, что русская армия пройдет через тайгу и такая внушительная сила появится со стороны труднопроходимых районов. Ваше продвижение было молниеносным, мы не успели как следует организовать оборону. 

– Мысль о контрударе была? 

– Какой там контрудар! – вздохнул он. 

– Была! – сказал Кавагоэ. – От Линькоу на юг, во фланг вашим силам. Но... ну, вы сами знаете. 

– Военные действия прекратили, вооружение сдали, – сказал Симидзу. 

– Вот и хорошо! 

– Да, – сказал он, – вчера вечером еще была 5-я армия, а сегодня... 

– Вы оптимист, господин генерал, – сказал я. 

– Что?

– Вы оптимист. Мы считали, что ваша армия как боевая сила исчерпала себя еще в боях за Муданьцзян. 

– Нет, – сказал он. – Моя армия была боеспособна. 

– Потеряв две трети состава и почти всю артиллерию? 

Он посмотрел на генерала Кавагоэ, но тот промолчал. 

– У нас было двадцать тысяч верных 

императору солдат, – сказал генерал Симидзу. – Они дрались бы до последнего человека. 

– Предположим, что это так. Сколько людей числилось в пехотных дивизиях до момента сдачи в плен? 

– Тысяч по шесть, – подсказал Кавагоэ. – А от двух дивизий, 125-й и 135-й, осталось совсем мало: саперы, связисты и обоз. 

Он обернулся к командиру 135-й дивизии генералу Хитоми. 

– Да, – подтвердил тот. – Один мой полк отрезан где-то в горах. У нас слишком большие обозы. Мы не закончили реорганизацию дивизии по новым штатам. Она стала бы более мобильной. 

– Что вызвало реорганизацию пехотных дивизий в начале этого года? 

– Необходимость, – вяло пояснил он. – Мы готовились к войне с вами. 

– Изучали ваш опыт, – добавил Кавагоэ. – Мы отставали от требований времени. Все это видели и понимали, но вслух продолжали твердить, что японская дивизия по своим боевым качествам равна трем немецким и шести американским пехотным дивизиям. Дивизии наши были 25-тысячными, а их артиллерия... Словом, на уровне 30-х годов. 

– В том числе и противотанковая? Ваши противотанкисты слабо подготовлены для стрельбы прямой наводкой. 

– Мы надеялись на них, пока не столкнулись с вашей знаменитой тридцатьчетверкой, – сказал Кавагоэ. 

Затем разговор перешел на другую тему – о документации и знаменах частей 5-й японской армии. Симидзу сказал, что все секретные документы штаб армии по приказу свыше уничтожили еще во время вашего наступления на станцию Эха. Два полковых знамени остались где-то в районе Мулина, о них ничего не известно. Одно знамя сжег командир полка, когда попал в безвыходное положение. Другое знамя, как выразился генерал Симидзу, уничтожено вместе с командиром полка. 

– Много у вас было самоубийств? – спросил я. 

– Нет, – ответил он. – Нас не взяли в плен, мы только исполнили приказ императора. Исполнить приказ его величества – это долг японского офицера. Это не позор, это не влечет за собой харакири. 

Член Военного совета Иван Михайлович Смоликов спросил: 

– Харакири – это закон самураев? 

– Да, это закон чести. 

– Мужской закон? 

– Да, высший закон японского дворянина. 

– А при чем здесь женщины и дети? 

– Какие? 

– Жены, матери, дети ваших офицеров и колонистов. 

– Не понимаю, – сказал Симидзу. 

Тогда Иван Михайлович медленно, чтобы успевал за ним переводчик, зачитал политдонесение из 365-й дивизии. Совершая марш от города Дзиси к Линькоу, части дивизии обнаружили две группы мертвых японских женщин и детей. В 10–12 км южнее Дзиси на железнодорожном переезде стояли грузовые машины. В кузовах в одинаковых позах сидели, поджав ноги, или лежали, опрокинувшись, женщины и дети, головы в белых, видимо ритуальных, повязках. Большинство – со следами огнестрельных ранений, меньшая часть убита ножами. Другая группа была найдена на шоссе в районе станции Дидаохэ. Всего в обеих группах насчитывалось более 400 женщин и детей. Захваченные неподалеку от этих мест пленные показали на допросе: убийства совершены японскими солдатами и офицерами; взять с собой в сопки женщин и детей они не могли и, по заявлению пленных, убивали женщин и детей с их согласия. 

Выслушав Ивана Михайловича, Симидзу сказал: 

– Каждый народ живет и умирает по своим законам. Вы – по вашим, мы, японцы, – по нашим. 

– Они боялись не вас, не русских, – добавил Кавагоэ. – Они боялись, что их женщины и дети попадут в руки китайцев. Китайцы обозлены, они жестоко мстят нам. 

– Понятно, – сказал генерал Смоликов. – Непонятно только, почему закон «харакири» исполняют женщины и дети, а генералы не исполняют. Переведите точно, – обратился он к переводчику. 

Симидзу молчал, опустив глаза, ответил за него опять Кавагоэ. 

– Это было до приказа императора о прекращении боевых действий, – сказал он. – После приказа этого не будет. 

 

 

Разумеется, не будет. Получив несколько подобных тревожных сигналов, командование, штаб и политотдел 1-й Краснознаменной армии немедленно приняли соответствующие меры. Японские беженцы, старики, женщины и дети, толпами выходили навстречу советским частям и умоляли защитить. Мы собрали их всех, около 11 000 человек, в японский военный городок и обеспечили сильной охраной. Вот ведь как получилось; десятки лет японские газеты и прочие средства массовой пропаганды вдалбливали в головы людей всякую чушь про «варваров-большевиков», а пришли мы, и всю эту грязную пену как потоком смыло. К нам же кинулись в поисках защиты. Да и не только беженцы. Когда допрос закончился, я сказал, что мы отправим пленных генералов в Хабаровск, но перед этим они, если хотят, могут попрощаться со своим штабом и войсками. 

– Нет, не надо! – вдруг оживился, скинув свою вялость, генерал Симидзу. – Отправьте нас в Хабаровск. 

– Почему вы так спешите? Только что утверждали, что если бы по приказу императора ваша армия сражалась бы до последнего солдата, что эти солдаты честно исполнили свой долг. А поблагодарить их за службу не хотите? 

– Нет, нет! – ответил он. – Это опасно. Могут быть эксцессы. 

– Не беспокойтесь. Мы дадим вам сильную охрану. В Ханьдаохэцзы как раз направляется тяжелый самоходно-артиллерийский полк с десантом стрелков. 

Однако и Симидзу и другие японские генералы так настойчиво просили отправить их поскорее самолетом в Хабаровск (даже пообедать не хотели), что пришлось выполнить их просьбу. Забегая вперед, скажу, что и другие группы пленных из старшего начсостава японских войск стремились поскорее и подальше отделиться от вверенных им войск. Знали, что «русский плен» ничего общего не имеет с теми россказнями, которыми они сами же пичкали своих подчиненных. Вместе с тем их очень беспокоило не существо дела, то есть пребывание в плену, а формальная его сторона. Я уже говорил, что Кавагоэ, приехав к нам сдаваться, начал разговор с возражения против слова «капитуляция». И генерал Симидзу, прощаясь с нами, вернулся к той же теме. Привожу его слова, как они зафиксированы в протоколе допроса: «Однако нам неприятно слышать слово «пленные», мы не считаем себя пленными, так как мы прекратили военные действия в связи с высочайшим рескриптом, мы никогда не терпели поражений. Если бы продолжалась война с Советским Союзом, то все наши военные погибли бы на поле битвы. В связи с вышеуказанным прошу обратить серьезное внимание на применение слова «пленные». 

Ну что ответишь на эту словесную казуистику? Пленный есть пленный, господин Симидзу. И в плену вы оказались не потому, что так повелел император, а потому, что ваша армия, как и все японские вооруженные силы в Маньчжурии, за десять дней боевых действий против советских войск понесла громадные потери и превратилась в изолированные, лишенные управления, отброшенные в сопки и болота толпы солдат и офицеров без тяжелого вооружения, боеприпасов, продовольствия. И никакая формальная фразеология не изменит этого факта. 

20 августа прием пленных из состава 5-й японской армии был в основном закончен. Всего сдалось около 26 тысяч солдат и офицеров, в том числе командиры 124-й и 135-й пехотных дивизий. Последняя дислоцировалась до войны в Мишаньском укрепрайоне, и ее командование на допросе привело целый ряд цифр и фактов, которые наглядно иллюстрировали причину неудачи задуманного противником контрудара от Линькоу на юг. Перегруппировка сорвалась в самом начале. На марше 135-я дивизия, как и 125-я, о которой говорилось в предыдущих главах, понесла очень большие потери в боях с авангардами войск генерала Ксенофонтова. К моменту капитуляции в ней числилось немногим более 2000 человек, а из 64 орудий различных калибров (артиллерийский полк, артиллерия пехотных полков и ударного батальона) оставалось в строю только шесть. Минометы были потеряны все. 

 

 

Во второй половине дня 20 августа я с оперативной группой штаба 1-й Краснознаменной армии вылетел на транспортных самолетах в Харбин. Два часа полета – и вдали показался большой город. К нему, петляя среди зеленых полей и островков леса, тянулись десятки грунтовых и несколько железных дорог. Паровозы, похожие сверху на игрушечные, попыхивая дымом, тянули за собой составы – на открытых платформах стояли танки. Это заканчивала сосредоточение к Харбину подвижная армейская группа генерала Максимова. Промелькнула под нами товарная станция с путаницей железнодорожных путей и ветками, отходящими к большим огороженным дворам, где теснились длинные строения под железными крышами – арсенал и склады инженерного имущества Квантунской армии. Прошли над ипподромом, он был пока что пуст, хотя, по сведениям, которыми мы располагали, японский гарнизон уже давно получил указание генерала Шелахова сдать и вывезти на ипподром все вооружение и боевую технику. 

Самолет сделал круг и приземлился на травянистом поле аэродрома Мадзягоу. Нас встретили офицеры-десантники. Здесь был порядок. Японские истребители и бомбардировщики стояли в ряд, с зачехленными моторами, около них – охрана. Трофейные автомашины ждали на краю летного поля, и мы, не задерживаясь, отправились в город. Наступил уже вечер, наша небольшая автоколонна довольно долго кружила по глухим, темным проулкам, миновала рощу Питомника и наконец попала в центр. Здесь было много электрического света, улицы заполнены людьми, повсюду красные флаги, с тротуаров вслед нам неслось дружное русское «ура», китайское «шанго» и еще какие-то приветственные возгласы разноликой и многоязычной толпы. Нет, нас никто специально не ждал. Так в те дни в Харбине встречали каждую машину с советскими военнослужащими, каждого солдата с красной звездой на пилотке. На перекрестках мы видели группы вооруженных молодых людей – тоже с красными повязками на рукавах. Офицер, меня сопровождавший, объяснил, что это – группы местной самообороны из китайцев, корейцев и русских эмигрантов. По ночам в городе тревожно. Банды подонков, которых японская жандармерия вооружала и использовала для своих темных целей, грабят магазины, склады, отдельных горожан. «Хорошо хоть моряки и танкисты подошли, – говорил сопровождающий. – А то нам хоть надвое разорвись, все равно за городом не усмотришь». 

Близ кабаре «Шанхай» стоял японский штабной автобус, возле него – пьяные японские солдаты. Они размахивали руками, о чем-то спорили и кричали, прохожие шарахались. Мы притормозили, десантники быстро выскочили из машины, затолкали мгновенно протрезвевших солдат в автобус, отобрали у них оружие и отправили восвояси.  

Генерала Г.А. Шелахова я застал на рабочем месте. Один гостиничный номер превратился в приемную, другой – в кабинет. Народу тьма. Проводив очередную делегацию – каких-то священнослужителей в коричневых балахонах (не православных – это ясно), Шелахов сказал мне с облегчением: 

– Принимай хозяйство, Афанасий Павлантьевич. Третью ночь не сплю, голова кругом идет. Кто только не побывал тут: буддисты, мусульмане, бывшие белогвардейцы, делегация харбинских парикмахеров, делегаты от универсального магазина Чурина, врачи, рикши, вагоновожатые, владелец игорного дома на Пристани, какой-то нервный субъект, отрекомендовавшийся дядей знаменитой гадалки Веры Грозиной, делец, сообщивший шепотом, что он может за сходную цену поставить бумагу с водяными знаками для печатания китайских юаней, и прочая, и прочая. Устал я. Вот нужные тебе документы, а я хоть сосну часок. Если надо, разбудишь. 

Просмотрел я эти бумаги, в которых командование 4-й японской отдельной армии, отвечая на запрос генерала Шелахова, сообщало о боевом составе харбинского гарнизона и о том, как проходит разоружение. 4-я армия в первые же дни войны попала под удар смежных флангов Забайкальского и 2-го Дальневосточного фронтов и, сильно потрепанная, отходила на Харбин. К моменту капитуляции в городе и его окрестностях оказались 149-я и 119-я пехотные дивизии, 131-я смешанная бригада и тридцать четыре отдельные части: пять охранных отрядов, отряд бронепоездов, отряд жандармерии, артиллерийские, инженерные, саперные полки и отряды, много батальонов аэродромного обслуживания, учебный отряд по изучению русского языка при информбюро (разведке) Квантунской армии и так далее. Но самое интересное я прочитал во втором документе, который штаб 4-й японской армии датировал еще 18 августа. В нем сообщалось, что «к сегодняшнему вечеру закончено сосредоточение орудий и большей части боеприпасов к ним» и что место разоружения армии «находится в южной окрестности Харбина, на харбинском ипподроме». А заключительная фраза должна была, видимо, убедить в том, что разоружение проходит быстро и по плану. «Сейчас все наши силы мобилизованы для проведения обследования, с тем чтобы быть в состоянии в течение завтрашнего дня или последующих дней незамедлительно уведомить Вас о положении вещей», – писал штаб японской армии в обычном витиеватом стиле, где конец фразы, как правило, затемняет ее начало и способен растянуть энергичное «в течение завтрашнего дня» до бесконечных, «последующих дней». Собственно говоря, эту «растяжку» мы уже наблюдали, пролетая над пустующим ипподромом. 

Пришлось в ту же ночь вызвать в отель старший начсостав 4-й японской армии. Спрашиваю: 

– Приказ по армии о капитуляции отдан? 

– Да, – отвечают, – мы получили приказ командования Квантунской армии о прекращении боевых действий и разоружении.

– Я спрашиваю не о приказе Квантунской армии. Вы приказ по своей 4-й армии отдали? 

– Мы, – отвечают, – составили план разоружения. 

Трудно с ними разговаривать... Говорю переводчику: 

– Переведите господам генералам: завтра к вечеру приказываю закончить разоружение и свезти все оружие и технику на харбинский ипподром. Это первое. Второе: немедленно навести в войсках жесткую дисциплину. С завтрашнего дня появление в городе японских солдат и офицеров с оружием в руках будет караться по закону военного времени. 

 

 

Утром 22 августа я вручил командующему 4-й японской армией генералу Уэмура Микио распоряжение Военного совета 1-й Краснознаменной армии. В этом документе было сказано: «...Вам надлежит: 

Отдать приказ по армии о прекращении военных действий, о сдаче боевых знамен и оружия частям Красной Армии. 

Соединения и части с обозами, кухнями и медицинскими подразделениями вывести из черты города Харбин и сосредоточить в лагере военнопленных в Старом Харбине... 

В пути следования сохранять твердую воинскую дисциплину. Не создавать на дороге пробок и не затруднять движение частей и соединений Красной Армии. 

Немедленно дать указание частям, оставшимся в тылу Красной Армии, прекратить боевые действия и сдать оружие. 

Прекратить все одиночные и групповые передвижения военнослужащих по городу. Движение осуществлять только строем, под командой офицера. 

Дать указание армейскому интенданту о передаче складов, баз и другого военного имущества частям Красной Армии.