Но кроме яркой жизни, во многом типичной для своего времени, есть ещё смерть. Необычная, про что авторы нынешних юбилейных материалов в газетах и на телевидении постарались либо вовсе умолчать, либо сказать весьма невнятно. Между тем добровольный её уход глухой осенью 1991 года тоже стал знаком времени, выразившим неожиданный трагизм, который вторгся в судьбу страны и особенно — поколения Великой Отечественной.

Что же заставило её до срока прервать своё пребывание в земной действительности? Да сама эта действительность, какой сложилась она у нас к той поре. В завещательных стихах Друнина прямо сказала:

Как летит под откос

Россия,

Не могу, не хочу

смотреть!

Другие, пусть крайне трудно, смогли. Немало и таких, которые хотели. А вот она…

Необъяснимым, наверное, кажется большинству, как это люди, прошедшие войну, вдруг принимали такое решение. Ведь в роковом этом решении — уйти из жизни — среди фронтовиков она была не одна, к чему далее я ещё вернусь. Но сначала, хотя бы кратко, штрихи моих воспоминаний о ней, относящихся как раз ко времени, которое предшествовало трагедии.

Нет, я неточно выразился: когда мы познакомились, трагедия уже началась. Просто не всё и далеко не всем было ясно. И, уж конечно, мало кто мог представить, чем кончится это для страны.

Шёл 1989-й. Свела нас «Правда». Не помню, я ли попросил её написать для газеты или она сама предложила первую свою статью, но сотрудничество стало постоянным. Причём были это уже в основном не стихи, с которыми ранее Юлия Друнина нередко появлялась на страницах нашей газеты, а именно статьи, публицистика. Теперь у неё нарастала потребность не образно, а напрямую говорить с читателями и размышлять, обращая к ним вопросы, которые мучили её.

О, сколько их возникало, этих вопросов! Посмертный стихотворный сборник Юлии Владимировны, изданный её дочерью, назовёт она материнской строкой: «Мир до невозможности запутан…» Не как-нибудь, а до невозможности. Думаю, такое ощущение владело тогда многими фронтовиками, привыкшими к чёткости восприятия жизни. И не понимали, не могли понять под напором нахлынувшего со всех сторон, что запутанность эта вовсе не случайная и совсем не стихийная, что она продумана и намеренно организована. Для них по-прежнему друг был друг, хотя, может, давно уже таковым не был. Вот и Друнина про это написала:

«Там было легче! Как ни

странно,

Я понимаю тех ребят,

Кто, возвратившись

из Афгана,

«Там было легче», —

говорят.

«Там было легче, —

одноглазый

Спокойно повторял

земляк, —

Поскольку ясно было

сразу:

Вот это — друг. А это —

 враг».

Она растерялась, когда начала вдруг ощущать, что друзья и враги странно смешиваются — порой невозможно разобрать, кто есть кто. Странно смешивались, менялись местами хорошее и плохое — это мучило её больше всего. Очевидная правда переворачивалась с ног на голову, и всё это обрушивалось изо дня в день.

Смятение и внутреннюю растерянность почувствовал я в ней при первых же наших встречах в те хитро запутанные «перестроечные» дни. Хотя внешне она старалась этого не выдавать. Какой запомнилась? Порывистой, всегда спешащей, энергичной и казавшейся весьма практичной — «деловой». Очень скоро я понял, что только казавшейся… Сама приезжала на машине. В редакционный кабинет не входила, а вбегала, разметав шарф и распахнув кожаное пальто, которое тут же летело в кресло. И — скорее за стол: читать гранку или черновую газетную полосу.

Лишь когда всё срочное бывало сделано, она, кое-как перекусив в буфете, позволяла себе «просто поговорить». Это были разговоры о всяком и разном, но, естественно, прежде всего о нашей круто изменившейся жизни. Многое в этой жизни крайне её волновало. Но главной темой из вороха тем, перемежавшихся у нас тогда, было соотношение нашего прошлого и настоящего. Понятно, она — поэт-фронтовик, а военные годы, как и советское время в целом, подвергались всё большему пересмотру, всё более яростным и злобным атакам.

— Вот купила газетку, «Начало» называется. Пожалуйста, статья «Кто победил под Москвой». А в журнале «Столица» совсем прямо: «Разгром советских войск под Москвой». Что вы думаете по этому поводу?

Она часто, прежде чем высказаться самой, вот так спрашивала. Но своих мыслей и чувств тоже сдержать не могла. А они больше всего связаны были с «новой» оценкой войны и нашей Победы.

Ничто, по-моему, не повергало её в такое смятенное состояние, близкое к шоковому, как утверждение, что воевали мы зря. Известная, ставшая расхожей именно тогда байка о том, что, «если бы не победили, давно пили бы прекрасное баварское пиво и не знали никаких забот», возмущала её до предела:

— Как можно такое говорить! А не скорее бы изо всех нас мыла наделали?

Не прошедшим ту священную войну, наверное, невозможно вполне представить ошеломляющую силу воздействия изуверских психологических ударов, которые наносились по людям великого военного поколения. По тем, кто сохранил верность советским идеалам. Их обвиняли, что и жили они не так, как надо бы, и воевали не так, и защищали не ту страну — Советскую, сталинскую.

Поистине землю у людей выбивали из-под ног. Что получалось? Жизнь прожита зря. Победа, которая была главным в их жизни, оказывалась никчёмной и даже вредной. Герои — никакие не герои, предатели — настоящие патриоты. Вот молодец генерал Власов, он был против Сталина, но за Россию, только не Советскую.

Точно так же говорили и говорят про Бандеру. Стоял за Украину, но не Советскую, не под Красным флагом…

Я ПИШУ СЕЙЧАС эти строки, а по телеканалу «Россия-1» ведущий Андрей Кондрашов комментирует последние украинские события, связанные, в частности, с 9 Мая, в Мариуполе и Киеве, в Херсоне и Славянске, в Донецке, Луганске, Одессе… И вдруг слышу: «Бандеровцы ненавидят красные флаги».

Чистая правда. Но кто у нас, в России, ненавидит их? Неспроста же в августе 1991-го Государственный Красный флаг, под которым и была завоёвана Великая Победа, моментально заменили на трёхцветный, от того самого генерала Власова. И каждый, кто до этого ещё не понял, должен был понять: развёрнутая во время так называемой перестройки война — антисоветская, антикоммунистическая, она против социализма и Советского Союза.

Именно эта смена флага стала сильнейшим ударом по сердцу Юлии Друниной, о чём она сама сказала мне какое-то время спустя. До того ещё надеялась на перемены к лучшему. Даже пошла депутатом в Верховный Совет, чтобы помочь ветеранам и армии, но, убедившись в тщетности всех своих усилий, из депутатов вышла. Даже бросилась защищать «Белый дом», надеясь, что защищает демократию. А чем обернулось? Что открылось ей?

«В этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире», в котором оказалась она и про который написала в прощальном письме, жить ей стало абсолютно невмоготу. Добавились, конечно, серьёзные личные трудности и проблемы, но самое главное — мурло капитализма, о котором раньше она лишь читала, теперь безжалостно глянуло на неё.

Я не знаю по дням и часам, как происходил в ней труднейший процесс переосмысления всего, что привело к переломному августу. Леденящее отрезвление. Невидимым был этот процесс и для её близких. Но то, что он происходил (и произошёл!), несомненно.

Уже когда шла в газету последняя её статья, посвящённая во многом августовским событиям, она стала говорить, что «совсем не так» оборачивается всё вокруг:

— Скверно. А я думала, что будет просвет.

Тогда же очередное своё стихотворение начала так: «Безумно страшно за Россию…»

В статье написала: «Тяжко! Порой мне даже приходят в голову строки Бориса Слуцкого: «А тот, кто больше терпеть не в силах, — партком разрешает самоубийство слабым».

Терпеть не в силах… Конечно, самоубийство при любых условиях выходом из положения считать нельзя. Но если это человек, вытерпевший самую страшную войну, то как же ему должно быть плохо, как тяжело! Тонкая и уязвимая душа поэта, столкнувшись с огромной несправедливостью, оказалась смертельно раненной. Другая война, тоже страшная, антисоветская, убила её.

ОНА УШЛА 20 ноября 1991 года. И многого — может быть, даже к счастью для себя — не увидела и не узнала.

Всего через две недели с небольшим в результате чудовищного предательства официально перестанет существовать Советский Союз, за который она воевала.

А когда 23 февраля 1992-го ветераны войны, её боевые побратимы, отмечая День Советской Армии и Военно-Морского Флота, двинутся с красными знамёнами к центру Москвы по улице Горького, ставшей Тверской, их встретят дубинки ОМОНа.

Ещё недавно не могло присниться такое в самом ужасном сне. Но — стало реальностью!

И вот в сентябре того же года я еду теперь уже в «заграничный» Брест, где произошло событие, на которое, по-моему, нельзя было не откликнуться. Боец Красной Армии Тимерян Зинатов, защищавший в 1941-м Брестскую крепость, покончил с собой, оставив записку с проклятиями ельцинско-гайдаровскому правительству.

Он после войны стал строителем. Жил и работал в сибирском Усть-Куте. Но каждый год приезжал туда, где огнём и кровью крестилась его военная юность. На сей раз встреча с юностью оказалась последней. Он так задумал: это будет его протест.

Дело в том, что Ельцин публично обещал лечь на рельсы, если допустит снижение уровня жизни народа. А уровень этот не просто снизился — он катастрофически упал. И продолжал падать, но президент под поезд лечь не спешил.

Лёг старый солдат в Бресте. Там, где когда-то насмерть стоял против фашистских полчищ. Наверное, он думал, что его трагедия и его проклятия новой российской власти произведут эффект разорвавшейся бомбы. Какое там! Я стал единственным журналистом, который написал об этом.

Почти полным молчанием были встречены и ещё две трагедии фронтовиков, происшедшие в следующем, 1993-м. В украинском Мелитополе покончил с собой Герой Советского Союза полковник Фёдор Штанько, а в Москве — сержант Вячеслав Кондратьев, известный писатель. Это лишь те символические смерти, о которых мне тоже довелось писать.

Вячеслав Леонидович Кондратьев выстрелил в себя 21 сентября 1993 года.  В тот день, когда оглашён был зловещий ельцинский указ под номером 1400, предвестивший расстрел Верховного Совета России.

Кондратьев ещё не знал об этом указе, который стал известен только вечером. Но всё к этому шло. И мне представляется знаменательным такое совпадение во времени. Как будто одиночным выстрелом своим он хотел остановить угрозу многих выстрелов и в конце концов — танковую канонаду, которая через две недели прогремит в центре столицы. Ведь он чувствовал (уж это можно сказать уверенно), своей незаурядной человеческой и писательской интуицией чувствовал да и умом осознавал приближение большой крови. Всё его существо противилось этому.

Две выдержки из статьи Вячеслава Кондратьева, которая была напечатана уже после его смерти.

«А может быть, — в страстном праведном гневе вопрошает он, размышляя о новоявленных правителях страны, — всё-таки именно нам, спасшим Россию в минувшей войне, отдавшим немало сил и труда на её послевоенное восстановление, поднять свой охрипший в былых атаках голос и воскликнуть: «Что же вы делаете? Опомнитесь! Вы и Россию, и нас, и себя погубите!».

А дальше — обращённое тоже к ним, властителям России: «Боюсь, что 9 мая после традиционного тоста за помин души погибших своих друзей-товарищей и за здравие оставшихся в живых, наверно, не поднимется у меня рука с рюмкой, чтобы выпить и за вас, товарищи-господа. Смутит ли вас это, не знаю, но тост бывшего фронтовика должен, по-моему, что-то и для вас значить».

НЕ СУЖДЕНО БЫЛО Юлии Друниной прочитать эти строки. Но, я уверен, будь она жива, подписалась бы под ними, что называется, обеими руками.

Нынешнее 9 Мая в России отмечено демонстративно повышенным вниманием власти к ветеранам войны. Мотивы и причины более чем понятны. Но кто может снять вину перед ними, которые уже ушли и которых остаётся среди нас всё меньше, за то, что нет великой Советской страны, под красными знамёнами которой они сражались и победили? Кто остановит войну против этих знамён, которая пусть и не столь оголтело, как в 1990-е, но в нынешней России продолжается? И кто увековечит память жертв этой войны?

На постаменте скорбного памятника, который, может быть, когда-то появится (обязательно это должно произойти!), имя Юлии Друниной будет одним из первых. Считаю, что она и другие, о ком я здесь сказал, погибли в борьбе с фашизмом.

А он сегодня, как и в ту войну, уже захватывает Украину…