ВОЙНА С ЕДОЙ. Бедность не порок, а большое свинство. Отбросы общества: как статистика жонглирует бедностью. Каким образом уровень бедности в России сократили до пятилетнего минимума, президент ведь поставил задачу снизить бедность в два раза

Мини Газета № 209 от 30 марта 2019 г.

Бедность не порок, а большое свинство

Отбросы общества: как статистика жонглирует бедностью.

Каким образом уровень бедности в России сократили до пятилетнего минимума, президент ведь поставил задачу снизить бедность в два раза

Бедных в России по итогам года было 18,9 млн человек. Это люди, которые живут примерно на 10 тыс. рублей в месяц – нищенский уровень, ведь многие из них работают и просвета не видят.

                                            
Бедность все еще измеряется в рублях, поэтому какая-нибудь доплата в 47 рублей из бюджета выводит человека на «другой уровень» — для статистики. Но ощущать бедными люди себя не перестают.

Росстат в последнее время не перестает радовать. То повысит (задним числом) темпы роста ВВП, сделав 2018 год рекордным по этому показателю за пять лет. То отрапортует о впечатляющих темпах прироста промышленного производства (в феврале на 4%). Теперь вот мы демонстрируем успехи в борьбе с бедностью. Последнее серьезное снижение уровня бедности — населения, имеющего доходы ниже прожиточного минимума — наблюдалось в нулевые годы (так утверждал не так давно министр труда Максим Топилин).

Президент ведь поставил задачу снизить бедность в два раза, то есть до 6,6% к 2024 году. И процесс уже пошел. «В среднем по больнице» жить стало чуть лучше и чуть веселее. Однако были ли в этой связи искоренены причины бедности, в частности, среди тех же бюджетников, которых среди бедных в других странах – еще поискать.

Работающие бедные в таком количестве, как у нас – это вообще беспрецедентное явление для развитых стран мира (там оно обычно не превышает 2-4%, у нас в разы больше). Работающие бедные – это в том числе часто учителя школ и преподаватели вузов, врачи, младшие медработники, ученые, многие высококвалифицированные специалисты.

Это те люди, которые, по идее, должны быть цветом нации, ее культурной и интеллектуальной элитой, но на деле многие из них пребывают в состоянии, которое впору описать термином «отбросы общества».

Что еще хуже, среди малоимущих находятся преимущественно семьи с детьми, много молодых семей: рождение ребенка, а особенно двух почти моментально вгоняет большинство семей если не в нищету, то в число постоянно нуждающихся.

По оценке Минтруда, около 80% семей, которые сегодня находятся за чертой бедности, — это семьи с детьми. При низком уровне рождаемости в среднем по стране это говорит, в частности, о том, что у нас нет пока эффективной политики семей с детьми. Слабым утешением может служить то, что в 90-е число бедных доходило до 50 миллионов человек, или 30% населения.

В то же время опять возникает коварный вопрос: а как считать? И кто считает? У нас принято считать так, что порог бедности – это величина прожиточного минимума. В прошлом году прожиточный минимум по стране составил в среднем 10,3 тыс. руб. в месяц. Реалистичен ли он или так просто выгоднее, с точки зрения статистики? Всякий, кто ходит в магазины и платит за ЖКХ, понимает, что реальный прожиточный минимум гораздо выше.

И если его привести в соответствие с жизненными реалиями в отчетах Росстата, то у нас произошел бы колоссальный скачок официальный бедности. Сама методика определения прожиточного минимума давно устарела. К примеру, должны ли сюда быть включены такие показатели, как потребление интернет-трафика и пользование мобильной связью?

В странах ОЭСР порогом бедности считается располагаемый доход, составляющий 60% от национального медианного дохода. Те, у кого ниже – бедняки.

В ряде стран при определении бедности учитывают «самоощущение граждан» — чувствуют ли они себя бедными по сравнению с тем уровнем жизни, который является «преобладающим» для той или иной страны.

В России, если считать по таким меркам, уровень бедности был бы примерно в два раза выше – и численность бедных тоже. А с учетом «самоощущения» — процентов под сорок, пожалуй, если не больше.

В мире есть принципиально два подхода к вопросам сокращения бедности. Одна преследует цель обеспечить максимальному числу граждан гарантированный минимальный доход (прямые выплаты, снижения налога для бедных и т.д.). Из европейских стран преуспела в такой политике разве что Франция. Но и она от этого уже отказалась.

Другой основан на проверке уровня доходов при акценте на адресности социальной помощи, когда наличие дохода ниже черты бедности является лишь одним из, но не достаточным условием для ее получения. В России категорий нуждающихся множество. Размеры помощи тоже разные для разных категорий граждан.

Как правило, размеры эти очень малы, чтобы максимально удовлетворить как можно большее число подпадающих под формальные критерии. Но напрямую часто не зависят от реальной нуждаемости, — для пенсионеров, трудоспособных, нетрудоспособных, детей, инвалидов и т.д. Основной показатель — справка НДФЛ-2, — поводом для отказа может стать «отказ трудоспособных членов» работать.

На фоне общемировой практики — это отсталый и неэффективный способ определять «адресность». Не более четверти российских расходов бюджетов (федерального и регионов) на нестраховые формы соцподдержки предоставляются с учетом оценки реальной нуждаемости.

То есть мы продолжаем делать вид, что идем по пути СССР (и Франции сорокалетней давности), вообще «социально-ориентированной» Европы 70-80-х годов прошлого века с ее универсальной «социалкой» (сейчас там от этого уже отказались, делая упор как раз на адресность), но денег на это нет.

У нас на бумаге общее число мер соцподдержки и соцгарантий, реализуемых за федеральный счет, уже приближается к 3 тыс., а число категорий «поддерживаемого» населения превышает 2,1 тыс. Почти все меры социальной поддержки федерального уровня предоставляются по принципу просто принадлежности к какой-то категории населения (социальной, демографической или профессиональной), без учета реальной нуждаемости.

Никакой адресности у нас фактически нет. Поэтому в абсолютных цифрах размеры разных социальных программ могут звучать впечатляюще, а на деле миллионы (а если по критериям ОЭСР, то не один десяток миллионов) продолжают жить в нищете.

Другой причиной неэффективности системы борьбы с бедностью является нежелание федерального центра передавать соответствующие ресурсы на региональный и тем более на муниципальный уровень, как это происходит в странах с эффективной системой адресной помощи. Боятся, что разворуют. Центр не доверяет тем самым «технократам», которых делегировал на уже почти все губернаторские посты.

Мол, все разворуют, но технократично. В Скандинавии, например, вопрос делегирования ее на муниципальный уровень решен еще лет 30 назад. В США такие вопросы всегда были прерогативой штатов (а также частных благотворителей и НКО), а не федерального правительства. Местным властям, по идее, виднее, кто реально нуждается. И если в России на федеральном уровне только 3% расходов на меры соцзащиты делают с учетом реальный нуждаемости, то на региональном – уже 25%. Что тоже мало. Но надо с чего-то начинать.

Главное условие адресности — проверка всех источников дохода и оценка возможностей семьи. У нас уже факт наличия низкого официального заработка делают семью реальным претендентом на социальную помощь.

А вот в США еще в 1968 году Верховный суд принял «правило мужчины в доме». Факт его наличия (даже если он юридически не отвечает за поддержку детей, являясь лишь, к примеру, сожителем матери-одиночки) становится причиной отказа в помощи. Скорее всего, он занят в «теневой экономике».

У нас нет эффективной системы учета именно всех, включая «теневые», доходов. Хотя в «тени» находится минимум треть фонда оплаты труда. А реальные доходы бедных, с учетом «теневой экономики» оцениваются, по некоторым данным, примерно в 1,5-1,8 раза выше официального их дохода.

Во многих странах давно решили, что для эффективной борьбы с бедностью надо «таргетировать» беднейших из бедных. И уже они потом «вытягивают» статистически (опять пресловутая статистика) другие категории бедных. Это лучше, чем «размазывать кашу» тонким слоем, распыляя пособия в пару-тройку сотен рублей в месяц (что они принципиально решают в судьбах людей?) по миллионам нуждающихся.

В Великобритании, к примеру, 80% социальных выплат получают 30% населения из числа бедных слоев. В Чили половина всех выплат идет 10% самым бедных. В Польше 30% самых бедным достается 60% всех выплат. То есть, 40% помощи достается тем, кто не является бедным. В Болгарии «таргетировано» таким образом лишь 40% помощи. У нас, по некоторым подсчетам, таргетировано лишь около 20% помощи.

Важно не только оценить реальные доходы, но и учесть, есть ли потенциальная возможность заработков. В ежегодном послании Федеральном собранию президент ввел понятие «социального контракта». Это важный момент. Означает, что помощь будет оказываться, если и ты, со своей стороны, выполнишь ряд условий. Устроишься на работу, например, пройдешь переподготовку.

Кстати, программа создания достойно оплачиваемых рабочих мест для бедных должна стать частью общей программы борьбы с бедностью. Не говоря о том, что кардинально решить эту проблему вряд ли вообще возможно при среднегодовых темпах роста ВВП в районе 1%.

У нас ранее была громко провозглашена программа создания 25 млн. высокопроизводительных рабочих мест. Провозглашена и фактически забыта. Что уж говорить о местах для бедных.

Нашей стране нужны не отдельные «подачки» и «затыкание дыр» в случаях вопиющей бедности, а общенациональная программа – нацпроект, если угодно — борьбы с бедностью, осуществляемая как на федеральном, так и на региональном уровнях. При четком распределении обязанностей (и денег) относительно того, кто за что отвечает.

Наша страна как раз принадлежит к числу стран с самым высоким его уровнем: разрыв между самыми богатыми 10% и самыми бедными 10% составляет примерно 14 раз. По некоторым другим данным, 1% богатых россиян владеет 75% национального богатства.

От редакции:  При капитализме бедность обязательна априори. Чтобы её уничтожить, нужно уничтожить этот образ жизни.

Василий Потлов

                                             ******************************************

                                                                                                                Виктория Волошина               

Война с едой: проще уничтожить, чем накормить

25.03.2019 

Голодающим россиянам придется и дальше искать пропитание на помойках — властям принципы дороже выживания граждан

Замечали, как в ящиках, куда рыночные торговцы скидывают подгнившие овощи-фрукты, роются старики? Придя домой, они отрежут гнилые бока у помидоров-огурцов, отмоют порченные бананы-апельсины, и будет у них витаминный салат да фруктовый десерт.

Я отвожу глаза, когда вижу эту картину. Тошно жить в стране, где одинокие пенсионеры обречены побираться. Еще сильнее подташнивает, когда в новостях сообщают о новых рекордах бульдозеров, закатывающих в грязь санкционные яблоки и сыр. По данным Россельхознадзора, с момента введения продуктового эмбарго в России уничтожили около 30 тысяч тонн «санкционки». Хорошо хоть перестали показывать это «жертвоприношение» по телевизору — говорят, у электората от таких сюжетов сильно поднималось давление, а у политиков падали рейтинги.

И вот — новый поворот. СМИ тиражируют новость про ресторатора из Екатеринбурга, который открыл свой первый магазин и решил свежепросроченные продукты не выкидывать на помойку, а раздавать — хлеб, крупы, овощи и т. д. Написал в «Фейсбуке», что, по его мнению, это поможет людям прокормиться, сохраняя человеческое достоинство. Но тут прибежали инспекторы Роспотребнадзора с криком «вы нарушаете закон» и пригрозили крупным штрафом. А голодные тем временем продолжают добывать еду в мусорных контейнерах — Роспотребнадзор туда не суется.

С одной стороны, вроде действительно нехорошо раздавать просрочку. С другой — многие ли из нас выбрасывают хлеб спустя два дня после покупки? У меня лично рука не поднимается — лучше сделаю сухари или гренки. Так зачем отправлять на свалку еще вполне годные продукты, когда в стране растет число бедных и даже откровенно нищих людей? И почему тот факт, что эти же продукты люди будут есть, не сняв с магазинной полки, а вытащив из мусорной кучи, Роспотребнадзор не волнует?

Этот вопрос актуален, конечно, не только для России. Например, во Франции три года назад приняли закон, запрещающий супермаркетам избавляться от продуктов с истекающим сроком годности. Там тоже все началось с помоек. Депутат одного из городков под Парижем заметил, что у мусорных контейнеров супермаркета по вечерам собираются люди, набивая сумки списанными багетами, овощами, мясом и т. д. Создал петицию — дескать, давайте придумаем более цивилизованный способ обращения с едой. Его активно поддержали — и обычные граждане, и известные люди.

Французские парламентарии были вынуждены взяться за разработку законопроекта. Теперь все магазины во Франции площадью больше 400 квадратов обязаны установить контакты с благотворительными организациями и передавать им залежавшиеся запасы. Закон также запрещает портить продукты — в России это чаще всего делают, заливая выброшенную просрочку хлоркой.

Подумали и о животных: еду, не годную для человека, французские ритейлеры передают на корм братьям меньшим или для производства компоста. За нарушения — гигантские штрафы и даже тюрьма до двух лет.

У нас идет обратный процесс. Предпринимателей, пытающихся подкормить неимущих, штрафуют, ссылаясь на заботу о здоровье потребителей. А тем временем школьники выкладывают в соцсети фотографии «социальных обедов», на которых то черви в каше, то зеленое мясо в супе. Что съели ульяновские курсанты, заболевшие эхинококкозом, до сих пор не известно, но многие из ребят останутся инвалидами до конца жизни. В московских детсадах прошли вспышки дизентерии, но я нигде не могу найти информацию, кому Роспотребнадзор выписал за это хотя бы штраф. О том, чем кормят в интернатах для инвалидов и домах престарелых, страшно даже читать — посты Нюты Федермессер, которая сейчас объезжает эти заведения по всей России, заставляют плакать от ужаса и бессилия. На этом фоне крупномасштабного сбыта откровенного гнилья ухищрения ретейлеров, крошащих просрочку в салатики или тупо переклеивающих на товарах этикетки со сроками годности, кажутся мелочью.

Так почему же в стране, где миллионы людей до сих пор считают банан или баночку йогурта деликатесом, а половину курицы покупают раз в месяц с пенсии или зарплаты­, никто не инициирует закон вроде французского?

Тот же Роспотребнадзор мог выйти с подобной инициативой — не тупо штрафовать желающих помочь малоимущим, а узаконить такую поддержку. Или депутаты — хотя бы ради очистки кармы. Тем более, это не потребует финансирования из бюджета (надо лишь прописать регламент и ответственных), а уважения к парламентариям добавит куда больше, чем акт о запрете оскорблять власть. Но зачем? Не мы же их в конечном итоге выбираем. Не нам и диктовать им, какие законы принимать.

Общественная палата, ау! Вам не интересно этим заняться? ОНФ? Партии? Или, может, как у нас принято, только президент в состоянии решить проблему?

Вряд ли. Недавно, отвечая на вопрос, зачем уничтожать санкционные продукты, если их можно отдать старикам и детям, Путин дал понять, что этого не будет. «Иногда с точки зрения экономики лучше что-то пустить под нож, чем просто раздать. Как это ни странно звучит. Потому что это сохранение рабочих мест, сохранение определенного уровня рентабельности производства, ценовой политики и так далее», — объяснил он то, что с точки зрения здравого смысла кажется просто дикостью.

Почти четыре года в России жгут и утюжат тяжелой техникой «вражескую» еду. Однако как-то не заметно, чтобы это сильно помогло отечественному производству.

Но на войне как на войне.

                                                   ******************************