Нынешней модели России нет исполнительной власти, легитимного президента, независимых судов, контрольно-надзорных органов, «большинство» тоже дезавуировано, как и законы, продавленные им.… В особо острых ситуациях полураспад институтов доходит до каждого. Самое популярное высказывание после трагедии в Крымске: «У нас нет государства»…

Могут возразить: все это эпатажные преувеличения. Государство в целом работает, хотя и не без изъянов, пусть даже серьезных. Поэтому можно говорить о лакунах и перекосах, но не об институциональных дырах. Мебель с пороком — все же не голые стены.

Это вопрос оптики зрения. Если устраивает привычная картинка, можно и дальше тешить себя зрелищем «системы с недостатками». Если же думать строго и ответственно, безжалостно по отношению к себе и к объекту, превозмогая бытовую трусость и не боясь признать худшее, в этих «перекосах» можно увидеть саму суть консолидирующегося режима, его природу, главный вектор перерождения и перспективу бесславного (в лучшем случае) конца.

Исполнительная ветвь и в самом деле реально функционирует, иначе обрушилось бы даже то, что есть. В ней еще остались профессионалы и трудоголики — сам видел. Однако люди, работающие на страну, а не на себя, здесь уже скорее исключение, они тут чужие и их все меньше. Вектор разложения важнее оставшейся пропорции.

Государство многое регулирует, даже слишком многое, но и здесь вопросы. Сколько оно контролирует лишнего — и сколько не контролирует необходимого (или имитирует контроль)? Один пример: специальный закон о Сколково. Там ad hoc, для привилегированного случая практически отменена национальная система технического регулирования — в части проектирования, строительства, стандартизации, таможни и т.п. Если бы это было сделано для всей страны, такой сброс регулятивного балласта стал бы прорывом в модернизации, но делать этого нельзя, потому что толпы пристроенных на кормление дармоедов окажутся без работы, выйдут на площадь и в неделю сметут режим. Или, как в лучшие времена, проплатят асфиксию подушкой.

Кроме того, надо различать результат и действие. Сплошь и рядом бывает, что в стране нечто живет и работает не благодаря, а вопреки усилиям властных институтов.

И, наконец, главное: дематериализация политических «вещей» уже достигла критического масштаба в том, что называется большой политикой и затрагивает макросоциальные отношения. Система согласования интересов и легального снятия конфликтов на глазах исчезает даже в остаточных формах, уступая место машине целенаправленного нагнетания противостояний и перевода их в режим фатальной неразрешимости. В политическом плане для слишком большого числа полноправных и далеко не худших граждан в их родной стране вовсе нет своего государства. И таких людей все больше. Скоро бывшая агентура начнет записывать в иностранные агенты возмущенных работяг и пенсионеров. Эти политтехнологии без мозгов и совести думают, что таким образом они делают всех протестующих чужими в своей стране. На самом деле они сжимают государство, делая его чужим или вовсе отсутствующим для все большего числа полноправных граждан.

Произвол тормозит лишь тот факт, что наша «элита» по характеру встроенности во внешний мир сама является типичным иностранным агентом, а потому может позволить себе не все. Например, показательные процессы, но без массовых репрессий, только с выборочными. Лидер уже боится обстановок, где можно нарваться на свист. Не хватало только, чтобы и в приличные страны он ездил, как в тот боксерский зал. Напрягают также проскрипционные списки особо отличившихся, например памяти Магнитского. Но эти последние факторы сдерживания пока еще как-то влияют на действия государства, совершенно не затрагивая то, что делают с государством люди во власти. Это наше сугубо внутреннее дело, и расхлебывать тоже нам.

В стране уже практически реализована модель: «Государство — это Я и Ко».

***

В свое время КПСС превратила институты государства в управляемые протезы. После ее ухода выяснилось, что действие государство минус партия — не арифметическое. Обвальная эмансипация государства от партии привела к тому, что мы получили не государство как таковое, а осиротевшие протезы, которые без привычного «Партбилет на стол!» работать не умеют и только учатся. Нынешний режим прервал эту едва начавшуюся учебу и идет по тому же пути превращения государства в марионетку высших сил. В Союзе была идеология, теперь — вселенский гешефт, государственно-патриотический проект, реализуемый комитетом национального спасения нации от лишних нефтяных денег. Как говорил Салтыков-Щедрин, этот Жванецкий XIX века: «Стали напирать на патриотизм. Видимо, проворовались».

Беда аннигиляции затрагивает не только государственные институты. Распадаются, превращаясь в зыбкие туманности, едва ли не все составляющие социальной жизни. Я уже писал об опустошении речи и утрате важнейшей социальной привилегии — дара общения. В этой политике слова уже вовсе ничего не стоят. Если в итоге они могут означать все что угодно, их смысл пуст — как тот техосмотр. Медведев может еще раз спеть про то, что свобода лучше бадминтона, — и тут же заявить, что он с материнской утробы не либерал, а железобетонный консерватор. Песков может размазать либеральную печень, Ткачев — обхамить затопленных… а на этом фоне Путин от всей души поздравит Алексееву, только что подписав пакет законов откровенно антидемократических. Гундяев целомудренно воздержится от досудебных оценок, а его личный Чаплин по откровенно политическим мотивам будет под окном с решеткой гнобить трех девиц, будто в природе нет страшнее греха, а на православной земле — ничего более богопротивного. А тут еще Зюганов возопит во спасение РПЦ от новых гонителей, канонизируя при этом Сталина за многия его труды на ниве «восстановления православия». В этом театре одного абсурда от кого угодно можно услышать что угодно. Свой вербальный рынок власть не фильтрует даже в первом приближении, отчего политическая речь опустошается начисто.

С идеями не лучше, чем со словами. На глазах пустеет место, в котором должны были бы храниться или хотя бы обсуждаться вопросы идентичности: кто мы? куда идем? зачем? Наша политическая модель теперь вовсе никак не называется: ее конституционную суть лидер если и выговаривает, то так, будто рожает ежа вперед иголками, вызывая при этом реакцию совершенно гомерическую. Не так давно над страной, как фанера над Парижем, пролетел неопознанный план Путина — и на этом месте опять ничего не стало, даже после новой версии «Стратегии-2020». Набор стандартных идеологических «вещей» — ценностей, целей и принципов — распродан по дешевке и ничем не заменен. Видимо, потому, что у этой власти вообще нет ни ценностей, на принципов, а есть лишь цели, но они публично не артикулируемы.

Этот перечень абортируемых политических предметов и атрофируемых социальных органов можно продолжить, но в итоге мы придем к совсем уже парадоксальному выводу о том, что в России нет… экономики. Точнее, она есть и даже пока обладает некоторой телесностью, однако вся эта «плоть» в любой момент может раствориться в мираже нефтяного благополучия. Из всей экономической «мебели» у нас остался главный предмет — та самая игла. Сидеть на ней приятно, только пока это метафора, а так — больно. При худшем сценарии с ценами на углеводороды у нас, как туман, рассеется слишком многое из того, что мы считаем производительным, а значит, «экономически материальным». Сработает отрицательный мультипликатор (А.Ксан) — и начнет рушиться не только банковский сектор или индустрия услуг, но отверточные сборки, даже строительство (чтобы купить дом, надо сначала заработать на него в каком-то ином, менее капитальном производстве или обороте). Дематериализация огромной экономики — это будет чудо посильнее материализации духов.

Ткань государства и всей социальной жизни, как тлен, буквально распадается под руками. Не за что ухватиться, не в чем найти опору. Нет опоры гражданам, но не за что ухватиться и самой власти, даже если ей по инерции еще забредают в голову фантазии про инновации с модернизацией или хотя бы про борьбу с воровством, коррупцией, удушающими барьерами и пр. В государстве нет «твердого тела», даже чтобы сдержать распад неформальных корпоративных отношений внутри самой властной корпорации. Плотность сохраняется лишь на границе столкновения продвинутой части общества и власти, задвинутой по самое не могу. Еще немного — и от твердой фракции государства останется лишь шеренга ОМОНа и ряд тяжелой техники между распавшимся государством и неприкаянным народом. Но это лишь тонкая скорлупа, которая колется при первом неслабом щелчке.