– Я это вижу как не хорошо и не плохо, я вижу это как инструмент. А как любой инструмент это зависит от того, в чьих руках. Если я вам скажу «молоток» – это хорошо или плохо? Вы мне скажете – ну, гвоздь забить – наверное, необходимо, а по голове кому-нибудь дать – это холодное оружие. Поэтому моя позиция такая: это инструментарий, и раз нам Господь разрешил развить технологии до такого уровня сложности, значит, человечество способно развиться на уровень использования таких технологий в светлых целях. Но в данный момент я бы высказала свою точку зрения, что этот инструментарий находится не в светлых руках. И так как я работала именно в финансовых технологиях, именно в финтех, то я, так сказать, профессионально погрузилась и руками своими разрабатывала методы, алгоритмы, технологии, решения для использования именно этого цифрового инструментария с одной и той же целью, которую мы все знаем: увеличение прибыли транснациональных корпораций. До той поры, пока этот инструментарий будет работать на транснациональные корпорации с целью выкачивания прибыли, а, значит, уменьшения издержек, я считаю, что мы идем быстро и дружно в сторону электронно-цифрового, финансового концлагеря.

– Как вы думаете, что должно произойти, чтобы вот этот инструментарий попал не в темные, а в светлые руки?

– Я считаю, что любые руки могут стать светлыми при условии, что к ним прикладываются голова и интеллект, который требует развития точно так же, как требуют развития наше тело, наша душа, но вся современная система выстроена таким образом, что живое – то, что было раньше соединено в экосистему с биосферой нашей планеты, сейчас переключилось достаточно быстро и, с моей точки зрения, интенсивно в техносферу. То есть система, в которой мы все живем, функционирует по законам, нужным техносфере, а не живому социуму, и мы все стали элементами этой техносферы, которая фактически сама задает себе цели и создает то, что называется словом «синергия» – синергический эффект, то есть эффект того, что система сама себя накачивает энергией, а энергию берет от жизненной энергии людей. И это в основном происходит в 99% оттого, что люди не осознают, какими способами их заставляют интересоваться и фактически желать того, что идет на пользу системе. И вот именно это является признаком того, что мы накрыты неким цифровым мороком. Вот такой опустился морок, и люди в этот морок незаметно погрузились, как лягушка, которую в теплом молоке грели, грели, грели, ну и она комфортно там сварилась. А другая лягушка, которая заскочила в молоко той температуры, которая ей горяча и ей несвойственна, и у нее хватило мышц, чтобы выпрыгнуть и спасти себя. То есть те люди, которые способны различать, где желания внутреннего развития живой личности, и те, которые не способны ни на что и идут по пути, который я называю таким красивым русским словом «оскотинивание», то есть превращение нас всех в такое общее стадо, которое спокойно потом оцифруется или прочипуется и в принципе даже не поймет, что произошло. Светлые силы и темные силы – это, как всегда, мы, каждая личность в отдельности.

– Я, слушая вас, вспомнил американский фильм «Терминатор-2», помните? Там система вышла из-под контроля человека и начала жить по своим правилам. И там были повстанцы, все знают сюжет этого фильма. Как вы считаете – где сейчас эти самые повстанцы? И есть ли они?

– Вот вы очень хороший вопрос задаете, потому что я уже 25 лет живу в Канаде, у меня трое детей и пять внучек и друзей очень много, я организовала свою школу, потому как образование наводит на меня здесь грусть, и лет пять назад я все-таки поняла, что работать на эту систему меня перестало удовлетворять. Те нули, которые мне платят, стали несоизмеримы. Я стала ездить в Россию и начала преподавать. Я преподаю в Новосибирском университете, выпускниками которого являюсь я и мои родители, и в Москве я преподаю как раз в Сбербанке, там финтех организовал программу. Я третий год там преподаю на английском языке именно финансовые технологии. Я начала это делать исключительно из побуждений понять – вот тот социум, в котором живу я и которому я не соответствую, то есть явно чувствую, что я чужая здесь и, наверное, буду чужая всегда.

Поработав с людьми (а у меня здесь были большие коллективы – я и проектами руководила, была и менеджером, и вице-президентом, работала в очень интересных корпорациях) и столкнувшись с аутентичными людьми из разных культур, вот это для меня, пожалуй, было таким очень серьезным мировоззренческим порогом понимания того, насколько мы все разные. Многие страны – Китай, Индия, так как я работала и работаю с представителями, многие из них совершенно другие по мироощущению, по мировосприятию.

И опять: я не буду использовать «хорошо» или «плохо» – это совершенно бессмысленно. Мое мнение, что сейчас есть три пункта, по которым я стараюсь высказывать свое мнение, писать, готовить лекции или видеоблог вести, – это роль русских в мире, роль женщины в семье (потому что это понятие традиций) и роль цифры в экономике. У меня как-то эти три краеугольных камня сформировали такую вот повестку актуальных моментов, которые для меня все более выстраиваются в ту систему, что Россия своим историческим, географическим и этническим составом представляет некий ковчег разных исторических, мировоззренческих культурных кодов. И самое главное, что мне хотелось бы увидеть, – это именно то, чтобы перестали эти группы людей между собой конфликтовать.

Я, приехав в Россию, вижу, что есть очаги и есть очень серьезные заделы тех теоретических и практических знаний, которых нет нигде в мире. И мне сейчас видится, что если есть движение осознания и перерождения для того, чтобы использовать технологии во благо человечества, а не во благо капитала, то вполне вероятно, что это должно произойти и должно пойти именно из России, и многие люди присоединятся.

То есть я не буду говорить, что здесь нет нормальных людей – есть, но здесь гораздо меньше опыта проживания тех сложностей и тех трудностей, через которые прошел русский, ну и, соответственно, советский народ в течение ХХ века, и это все наложило на нас такие определенные культурные стереотипы, или ментальность, как некоторые называют – это неважно, что это нас отличает, и отличает очень серьезно, отличает именно в тот момент, когда весь мир стоит на пороге изменений, неопределенность очень высока, и поэтому очень хочется верить, что в нашем народе сохранилась энергия, и по многим параметрам уникальная энергия, которая может дать такой толчок, к которому присоединятся, я точно знаю, и восточные немцы, и австрийцы, и многие из постсоциалистического лагеря, и даже эта белая Америка – одноэтажная, протрамповская, – это тоже будут люди-традиционалисты, потому что, в общем-то, это борьба добра и зла, если назвать в терминах таких сказочных, но, на самом деле, это борьба финансовой элиты и интеллектуальной элиты.

У меня, наверное, уникальный путь в том смысле, что я из интеллектуальной элиты и выросшая в Академгородке со всеми профессорами, академиками и очень вовлеченная во все это, вот так – раз, Советский Союз развалился, и я здесь даже не пошла во все эти университеты – настолько мне было все это скучно, потому что это не соответствовало моему понимаю стандартов и качества преподавания, качества научных исследований. Я сразу сказала – а я пойду в большой бизнес. Надо мной смеялись и говорили – ну как ты пойдешь, у тебя же нет опыта, ты же кандидат наук, ученый? А я говорю – да ничего, я вот сейчас напишу, что я этим занималась, и меня с первого интервью – сразу страховые, кредитки, а последняя моя работа была вообще в инвестиционных компаниях крупнейших мировых.

И вот сейчас я Катасонова как раз слушала, он рассказывал о четырех мегакорпорациях, и вот так интересно, потому что именно те корпорации, которые я изучала как своих конкурентов, но они настолько мало известны обычной публике, что когда я об этом говорю, люди вообще пожимают плечами. Я говорю – ну вы что, вот Украину сейчас же скупили – это же видно, кто скупил.

– Кто же ее скупил?

– Ну это вот этот «Авангард», это State Street, это Fidelity, это как раз эти инвестиционные банки, но это даже не инвестиционные банки, это управление активами, это компании, которые имеют абсолютно феноменальные вложения частных и институциональных портфелей, и они фактически отвечают за воспроизводство капитала для того, чтобы, например, пенсионные фонды приносили ту прибыль, которую они обещали. А с учетом того, что сейчас капитал фактически не воспроизводится банками, если в Европе отрицательные ставки, если в Японии отрицательные ставки уже 25 лет, если Трамп сейчас заставил федеральный резерв в 2 раза понизить банковскую ставку, понятно, что капитализм приказал долго жить.

Но, тем не менее, по обязательствам им сейчас надо платить, долги-то колоссальные, значит, эти деньги надо откуда-то выжимать, это фактически то, что сейчас происходит, периферия вся находится просто под невероятным прессингом этих, скажем, объятий капитала транснационального для того, чтобы выжить и расплатиться по обязательствам, которые они взяли перед своими вкладчиками.

– Ирина Константиновна, давайте от глобального перейдем к более конкретным вещам: вот вы говорили, что вы сотрудничаете со Сбербанком. Что это за банк? Вы можете раскрыть немножечко его как бы внутреннюю кухню?

– Хочу сказать, что я не сотрудничаю, я преподаю. Есть такая академия – Российская академия народного хозяйства и государственного управления в Москве – вот на базе этой академии Сбербанк третий год проводит свою мастер-программу, где учит детей, мастер-студентов по специальности «финансовые технологии». И вот я там преподаю курс больших данных и искусственного интеллекта именно для финансовых технологий. Поэтому сказать, что я знаю кухню именно с точки зрения моего преподавания, я не могу. Но, если смотреть с точки зрения того, как сейчас себя ведет Сбербанк (я, как раз возвращаясь к вопросу, хорошо это – технологии – или плохо, и на ваш вопрос ответила – в зависимости от того, в чьих руках), так вот сейчас финансовые корпорации (как и в России Сбербанк является самым ярким представителем финансовых корпораций) имеют самую большую прибыль. То же самое, кстати, и в Канаде, то же самое и в Америке – это феноменальные корпорации, которые извлекают прибыль из воздуха, прямо скажем. Никаких производственных мощностей, ничего этого нет. И эти финансовые корпорации вкладывают свою прибыль в разработку цифровых технологий, поэтому это получается такой спрут. Вот почему я сказала о финансово-технологическом или цифровом концлагере, потому что все наши банковские карточки, как мы уже знаем, давно снабжены чипами. А я вот как раз сидела, в банках работая долго, на обработке данных о клиенте.

Как раз XXI век отличается от предыдущих тем, что самым дорогим активом становятся данные о клиенте. И так как нас об этом не предупреждают толком, люди очень часто не понимают, какую мощь имеют люди, которые имеют доступ к их данным. И наивно полагают – ну нам же нечего скрывать, мы честные граждане, мы платим налоги, мы хорошие семьянины и так далее. Но, тем не менее, вы знаете, всегда есть к чему придраться. И вот этот доступ к нашим базам данных...

Я часто выступаю по поводу того, как важно, особенно по отношению к детям, осторожно подписывать какие-либо документы. И в школах это сейчас очень сильно лоббируется, чтобы подписывали документы, потому что информация о детях уходит третьим лицам. И информация может попасть в нечистоплотные руки, в руки мошенников. И я вижу, что в России наивность, вот эта чистота не у всех, не везде, не всегда – я все время буду оговариваться, что не делаю тотальных утверждений по сравнению с тем, что вижу здесь. Очень часто люди настолько открыты и доверчивы, что, не разбираясь и не понимая, они предполагают, что, наверное, государство не может играть на поле против граждан. А я утверждаю – может! Я, например, живу в государстве, которое играет против граждан, и я понимаю, что это зависит от того, кто лоббирует интересы. У кого больше капитала – тот и будет продавливать свои законы. И точно так же школы: на них поступают какие-то сверху рекомендации, и родители подписывают документы, думая, что это для школы, не читая, что там мелким шрифтом написано, а мелким шрифтом там могут быть написаны очень даже удивительные вещи, например, что эти данные могут быть раскрыты третьим лицам.

– Группа крови и все такое прочее?

– Да, и главное сейчас: вот вопрос в России, который обсуждается очень активно, и я знаю только несколько человек, которые выступают против, о том, чтобы создать единую централизованную базу данных всех граждан. Вот это очень такой основополагающий момент, и надо понимать, что воруют везде, и здесь воруют, потому что, как говорит закон термодинамики, действие равно противодействию. Чем больше рисков – тем больше разрабатывается систем защиты или, как говорят инвесторы, хэджирования, тем больше хакеров будут вкладываться в то, чтобы вскрыть эти коды. И здесь, в Америке или в Канаде, регулярно по радио объявляют, что опять украли несколько миллионов данных, опять вот какой-то банк потерял, и клиенты должны будут получить новые пластиковые карточки или что-то еще. То есть это игра такая бесконечная, она безвыигрышная, но, когда создается единый источник данных, где можно найти всё о ребенке или о любом гражданине, всё – это я имею в виду – о его здоровье, о зарплате, о наличии собственности и так далее – ну это просто космические риски…

И главное, программисты, которые умеют пользоваться этим и имеют к этому доступ – я вижу, что касту этих людей сейчас фактически делают жрецами. И вот эти биг дейты, эти искусственные интеллекты, о которых так много говорят, эти технологии обработки данных, ну опять это инструмент: в зависимости от того, кто ставит задачу, можно нанести непоправимый вред, а можно, наверное, в каких-то случаях найти донора каких-то полезных вещей. Вот это все надо внимательно рассматривать.

– Что такое block chain и криптовалюта – это чья-то попытка создать систему, альтернативную нынешней ФРС, или это очередная какая-то пирамида типа АО «МММ»? Хотя, по большому счету, не понимаю разницы между ФРС и МММ, но все же.

– Вот правильно – вот вы отвечаете сами на свой вопрос. А разница-то в чем? Это же опять инструментарий. Если бы ФРС использовался в благих целях, а не группой частных банкиров, которые печатают эти ничем не поддержанные фантики. В конце 2019 г. они 350 миллиардов напечатали, и, главное, ни один из этих долларов не вошел в реальную экономику – это все оказалось в этих «МММ», то есть они пошли в пузыри на рынке и теперь рванет сильнее еще вот на столько миллиардов. То же самое про block chain. Вlock chain – это опять технология кодирования, шифрования, то есть да, это можно использовать для того, чтобы создавать какие-то внутренние валюты, коды для каких-то сообществ, да – это может быть вариантом децентрализации.

Сейчас все централизованно слишком и не в чистых руках, поэтому мы все понимаем, что наживаются на нас шесть семейств, которые имеют 58% общего богатства всего земного шарика, и концентрация растет. Но суть в том, что сейчас эти криптовалюты используются как средство спекуляции, и каждый, кто об этом говорит, он имеет в виду, что он может на этом умножить свои вложения. То есть опять – это чисто спекулятивный механизм, да, сейчас он имеет место быть. Может ли он использоваться по-другому? Может. Будет ли он использоваться по-другому? Не знаю. Потому что это зависит от того, насколько ФРС расстанется со своими привилегиями.

Вот мне буквально вчера кто-то прислал статью 2009 г.: в Париже на финансово-экономическом форуме выступал Нурсултан Назарбаев, он предложил конкретную, пошаговую схему изменения финансово-инвестиционного механизма мировой валюты. И вот он совершенно правильно сказал, что люди говорят много об инновациях, но есть три типа инноваций – есть вот финансовые инновации (это когда финансовые механизмы или решения изменяются соответственно времени). Сейчас мы понимаем, что живем в понятийном аппарате столетней давности, в 1913 году, когда была создана ФРС. После этого произошел отказ от золота, Бреттон-Вудская система, но в принципе это тот же самый банк частный, с теми же самыми вкладчиками, печатает и навязывает всем эти зеленые, которые ничем не обеспечены. Второй тип инноваций – это технологические инновации, которые реально за последние 20–25 лет создали этот новый технологический уклад, четвертый. Но кому он служит? Он служит тем, в чьих руках финансы. И есть третьи инновации – это социально-гуманитарные инновации, это именно то, что касается социума.

Так вот я в основном пытаюсь говорить о социуме, потому что считаю, что технологии сами по себе – инструмент, они не вредны, вредно то, как они влияют на человеческие отношения. Вот когда человек человеку и так волк, по понятиям капитализма, а это еще и масштабируется, потому что людей приучают работать только с экранами (недавно было исследование – 30% людей имеют желание общаться через экраны, даже если они находятся в одной комнате). Понимаете, это лишение человека человеческой составляющей, которую называют эмпатией, сочувствием, сопереживанием, умением чувствовать боль другого.

Социум человеческий выживал и выживает благодаря тому, что мы можем друг к другу проявлять такие качества, а иначе мы становимся просто киборгами. И вот это называется homo digital, и я всю свою просветительскую деятельность направляю на то, чтобы каждому объяснить по мере того, насколько он хочет это понять, что это все в наших руках. И получается так, что эта система, техносфера, питается нашей жизненной энергией. И вот мы проводим время в социальных сетях, русские мужчины в Российской Федерации (недавно это было опубликовано) проводят свободное время с экранами – 5–6 часов в день, играя в социальных сетях. На общение со своими женами и детьми у них – 45 минут. Эта статистика говорит о многом. Я очень часто обращаюсь к молодым мамам, потому что я гуляю со своими внучками и чрезвычайно часто вижу маленького ребеночка (2–3–4 года), он мамочку дергает: мамочка, пойдем сюда, а мамочка где? Мамочка в айфоне или в гаджете. Ее нет. Раньше говорили: «человек ведет двойную жизнь», что это значило? Либо у него была любовница – в общем, немного народу, но были такие, либо он был разведчиком чужой разведки – ну да, это тоже случалось, раз в квартал.

А сейчас мы все ведем двойную жизнь, и если мы не научимся это правильно контролировать, то часть нашей энергии отсасывается именно этой системой, и она отсасывается по совершенно четко заданному сценарию: вот, например, заметили вы или нет, я стараюсь не менять модели телефонов, говорю нет, я буду на самой старой, только не трогайте меня, потому что с каждой моделью приходят какие-то опции, функции, «фичез», как их называет молодежь, и ты должен с этим разбираться. И вот это чисто технократическая техносфера, которая заставляет человека вместо того, чтобы инвестировать время в близких, в какие-то теплые компании, в рецепты, которые мы раньше друг другу от руки переписывали, понимаете?

То есть создание вот этого жизненного пространства, в котором мы чувствуем, что такое дом. Дом – это место, где тебя любят. Я совершенно не являюсь критиком технологий, у меня позиция такая: если человек развитый, если у него мозг развитый, если он интеллектуально уже созревший, то, конечно, это мощнейший инструментарий. Если ты при этом еще можешь тренировать свою волю и пользоваться этими гаджетами час или два часа в день, а все остальное время жить своей нормальной жизнью: играть на пианино, заниматься рукоделием, творить, это прекрасно, это же замечательно, это усиливает твои интеллектуальные возможности в разы, развивает тебя. Но скажите, сколько людей попадает под это описание? И это очень маленькое количество. А когда детям дают с 2–3 лет, когда в колясках с этими экранами, и мамаши думают, что это хорошо? Вообще до 12 лет этого категорически нельзя делать. То есть мы полностью дебилизируем следующее поколение. Ответочка, конечно, придет.

– Вы сказали, что вы преподаете при институте, который связан со Сбербанком, и вы смотрите на тех слушателей, которые туда приходят. Вы можете их описать – что это за люди? Какой контингент?

– Да вы знаете, это мастер-программы, они их набирают со всего бывшего Советского Союза, там есть и из Казахстана, и из Украины. Развитые дети. Он набирают контингент детей на программы тех, кто получал знания либо в области экономики, либо в компьютерной области, либо по математике, то есть в чем-то, что дает фундаментальные знания для дальнейшего продвижения. Я читаю на английском, поэтому у меня это тоже своего рода барьер, потому что не все хорошо понимают.

– Русским детям вы читаете по-английски?

– Да.

– А почему?

– Так это у них требование программы. Я вообще считаю, что Россия давно колония, с 91-го года, и язык английский. Я, когда сажусь в такси, первым делом прошу выключить радио, потому что вы не заметили, как на всех радиоканалах идут только английские песни? Почему я говорю, что это морок – потому что цифровизация, цифровые технологии позволяют масштабировать колонизацию России – и финансовую, и информационную, и языковую, и технологическую без предела.

За последние 5 лет я вижу, что это только ухудшается: русских песен практически нет, там какой-то этот Comedy Club – я такой пошлятины за всю свою жизнь никогда не слышала. Но я стараюсь изучать нравы аборигенов, и, если я попала в ситуацию, то нос зажму и терплю – думаю, ну ладно, живут же как-то люди. Но в этот раз я через 10 минут сказала – пожалуйста, переключите. Он переключил волну, но там было не менее пошлое всё, то есть настолько идет опускание народа. Вот почему я говорю, что народ запрограммирован иметь те желания, которые нужны матрице или системе, техносфере. Потому что это превращение человека в хомо диджитала, я говорю «опускание внимания в трусы».

В Америку я приехала уже взрослая, мне 33 года здесь исполнилось, а выросла я в совершенно другой обстановке, в совершенно, понимаете, то есть мне здесь все было дико, чуждо, дисгармонично, диссонансно, и я вообще никак не могла понять – что же это такое: все сыто, красиво, все тут на мерседесах ездят, и что же меня колбасит? А вот именно от этого. Сейчас, когда внучки из школы мне приносят что-то, они знают, что бабушка не разрешает шутить «в трусах», они мне говорят: бабушка, почему ты слово «культура» все время произносишь? Ну я им пытаюсь объяснить хотя бы что это такое, потому что масскультура или вот этот модернизм или уже постмодернизм – ну он уже перешел в трансгуманизм. Я вчера записывала свой видеоблог о том, как меня в Москве пригласили на оперу «Иоланта», которую я обожаю, и я туда пошла, и это был какой-то кошмар: там мальчик в татуировках, в белых кедах, виляя задом, ходил по сцене туда и обратно, мне никакой Чайковский... я глаза закрыла в конце концов. Это постоянное – эти яды впускают, культуру портят, эти шутки, юмор постоянно навязывают.

И за 30 лет отсутствия цензуры, надо сказать, что подвижки прямо очень, очень серьезные, потому что люди, как правило, не способны защищать свое внутреннее пространство от вот этих информационных вирусов. Вот это запущенные серьезные информационные вирусы. Это информационная война, которая ведется хозяевами денег, фактически акционерами ФРС, против России как последней опоры вот этого понятия справедливости, которая у нас присутствовала. Оно исторически у нас присутствовало, ну и период социалистического строя в определенной степени в людях – не во всех, в некоторых – оставил это ощущение, что да, мы все равны, да, мы не должны иметь тех, кто спит под заборами, и тех, кто ест на белых крахмальных скатертях.

Конечно, ведется очень серьезная информационная борьба, и она ведется всеми способами. Вирусы, которые запускаются, работают прежде всего против молодежи. И я все время подчеркиваю, что это три вещи, которыми Россия сильна, можно их назвать скрепы, можно культурные коды, можно их назвать традиции. Это многопоколенческая семья, когда действительно семейные уклады помогали людям выживать и во время войны, в трудное время, и в других критических ситуациях. Второе – это наш русский язык, который является необыкновенно богатым и уникальным, самым сложным, и по этому поводу много исследований проводится, о которых у нас опять же не рассказывают. И третье – это наша система образования, которая всегда у нас была еще из немецкой гимназии в царскую гимназию, потом прекрасное советское образование, учебники, которые до сих пор используются.

И вот по этим трем китам, естественно, запущена серьезная артиллерия. Преподавание на английском языке – это один из ее видов. Точно так же я не устаю удивляться, что то же «Сколково» – все положения или инновационные идеи посылаются на русском и на английском языках. Кто является рецензентом? Ну, понятно, что западные эксперты. То есть русский язык вообще вытесняется и в научном пространстве, и в образовательном под эгидой того, что английский – это международный язык. Но это техносферы язык, понимаете? Техносферы. Примитивный язык, командный, в котором в среднем 680 слов используется. Языковая составляющая, образовательная, семейная, и вот сейчас этот закон о насилии над семьей. Ну, понятно, что семья – это просто якорь, это стержень, это наше все, потому что это именно то, что противостоит капиталу. Когда купить нельзя и в кредит взять тоже нельзя.

Над семьей надо работать, а это работа над собой, прежде всего работа над социумом, работа над социальными механизмами, когда как вот в Советском Союзе было – конечно, у нас были и пьяницы, и прогульщики, и двоеженцы – все было, но были механизмы, когда человека вызывали в профком, местком, где прорабатывали, то есть было понятие стыда. И вот эта совесть и стыд – это именно то, на чем базируется нравственность человека. И это именно то, что хотят убить. Потому что тогда вступают в дело якобы законы, а, как говорят по-русски: закон что дышло: куда повернешь, туда и вышло. Ну, все они тут это и делают.

Вот эта социальная инженерия (я рассказываю, что в провинции Онтарио, где мы имеем счастье жить) – действительно, здесь есть очень много хорошего, но здесь есть четкая социальная инженерия. Вот приняли закон об эвтаназии. То есть человек может подать заявление, что хочет расстаться с жизнью, потому что ему скучно жить. Я помню: врачи – по радио я слышала их выступления – отказывались насильственно убивать людей, говорили, что давали клятву Гиппократа, что будут помогать людям. Это никого не интересует – приняли. Приняли закон о сексуальном образовании с 7 лет. И родители не имеют права забрать ребенка. У нас священник один судился и проиграл суд, потому что школа имеет право поставить эти классы и учебники – ну совсем, знаете, недетские.

И опять же: зачем это делают? Это же растление несовершеннолетних, по православию – самый серьезный грех. Потому что внимание ребенка опускают в трусы. Интерес детей привлекают к тому, что им еще совсем неинтересно – не созрел еще ребенок, у него не готовы гормоны, ничего не готово, он в лего играет, книжки читает. А тут начинают перед классом разбирать, и не тычинки и пестики, а все это в реальном масштабе, в реальном формате, и еще и очень много учителей, которых наняли, потому что они нетрадиционной ориентации. Клубы создали, где тинейджеров вовлекают с целью изменения пола. Гормональная терапия. Теперь увеличились бюджеты медицинские – за счет налогоплательщиков ребенку меняют пол. Здесь все это навязывают, и прямо не по-детски навязывают. Марихуану в 2016 г. разрешили. Тут вообще летом в парк выйти невозможно: под каждым кустом лежат в обнимку и дымят этой марихуаной. В домах, в квартирах можно это курить.

Русские люди почему-то как-то все время странно думают, что их это минует. Да не минует, потому что это цель – человека превратить в полностью покорного. А особенно сейчас, когда все эти цифровые технологии несут колоссальный риск безработицы. Без-ра-бо-ти-цы. И Запад первый попадет под этот Молох, потому что они здесь все это внедряют и молодежь никому не нужна. А что с ней делать? Безработица среди молодежи что в Евросоюзе, что в Америке превышает в разы число  тех, кто уже работает на рынке. Старшее поколение беби-бумеров сейчас уходит на пенсию, но суть в том, что при сокращении издержек, замене на производстве всего роботами или автоматизированными системами управления в первую очередь избавляются от такого ненадежного актива, как человек, который может и заболеть, и опоздать, может сделать ошибку, который, не дай бог, в декрет решит уйти. Это же все социальные нагрузки на капитал. А зачем это? Кому это надо? Никого не интересует давно уже развитие человека как личности. Появилось название – «человеческий капитал». Но это же нонсенс. То есть я становлюсь частью этого разделения труда и технологической цепочки, где я должна встать ровно в то место, причем географически я должна уехать туда, где есть потребность в моих навыках, чтобы приносить Дяде Сэму побольше прибыли. Ну, то есть все как-то перевернулось в доме Облонских с ног на голову, и человек, вместо того чтобы быть творцом своей действительности с божественной искрой, превратился в технокиборга, хомо диджитала, и, в общем, все мы работаем на пользу вот этой системе.

– Я послушал вас, и мы в общем-то оба сходимся в том, что нынешний осколок России, который называется РФ, один из 15, находится в такой же оккупации, как и остальные осколки, только в отличие от шизофреника и подонка Федорова, который главного гауляйтера этого оккупационного режима считает спасителем, а мы его просто называем гауляйтером. Согласны вы с этим или нет, не знаю, но я хочу вас другое спросить: если бы у вас была возможность, как бы вы восстановили, владея всеми этими современными технологиями, финансовый суверенитет Российской Федерации?

– Вы правильно вопрос задаете: я политиков касаться не буду, потому что считаю, что это нечестно: находясь в другой стране, комментировать каким-то образом, что происходит на политическом поле. Но я точно знаю, что политиков как таковых нигде нет, это всё наемники, это всё ставленники капитала в любой стране. Только я жила на Украине 10 лет, поэтому я там наблюдаю за теми процессами и вижу разницу между тем, что происходит на Украине, и тем, что происходит в России. Я не могу закрыть на это глаза, я это хочу поставить как statement. А насчет финансовой независимости – мы действительно в оккупации, нас действительно сдали Вашингтонскому обкому в 1991 г., подписав на Мальте все эти документы. Но мне кажется, что прежде чем мы станем финансово независимыми, мы должны стать технологически независимыми. Поэтому я с удовольствием наблюдаю внимательно за тем, как это делает Китай. И Китай, несмотря на то, что я, работая в этих инвестиционных компаниях, анализировала 8 лет страну, которой нет на карте. Она называется Чаймерика. China и America. Вот с 2008 по 2015 гг. я как раз занималась тем, что рассчитывала потоки капитала туда и обратно. И когда Китай смог отстроиться технологически от Америки и сейчас начал уже предлагать свои глобальные решения, для меня это было первым знаком, что глобализация по американскому сценарию закончилась.

Понятно, что у глобальной финансовой клики ростовщиков закончились ресурсы, чтобы контролировать весь мир. И это было достаточно понятно, лет 10 назад, очевидно, уже было. И сейчас они стараются как-то из этого выйти, и, конечно, Трамп представляет альтернативный путь. И Китай, Россия и Америка – эти три цивилизации – страны, культуры. Если они смогут по-хорошему, без войны этих ростовщиков, я не знаю, каким-то образом развести на то, что их время ушло и приходит время другого построения финансово-банковской системы наднациональной, то это будет позитивный сценарий. Пока выглядит все время, что у этой клики ростовщиков руки чешутся начать очередную мировую заварушку. То, что происходит в начале года, – каждый из этих информационных шагов показывает, что неймется им: долги такие, что они не знают, как их списать – это раз, а второе – что они не готовы расставаться с той невероятной, фантастической прибылью, которую имеют на спекулятивных рынках всего мира, в том числе на Московской бирже. Они так просто с этим не хотят расставаться. И кто их может заставить это сделать – для меня вопрос открытый. Поэтому Россия должна.

Когда я попадаю в технологические сообщества, то постоянно своим друзьям-технарям говорю: ребята, а чего вы работаете на западных технологиях? Чего вы встраиваетесь в эти западные цепочки? Вот эта лаборатория Касперского и Ашманов – это люди, которые у нас есть. У меня, может быть, пальцев на одной руке, ну на двух руках точно, хватит людей пересчитать, которые технологически понимают, что это можно и нужно решить, отстроившись технологически. И тогда следующим шагом мы отстроимся финансово. Это не может быть наоборот.

Ирина МУХИНА